Владимир Константинов - Город

Грязнов-Водкин вскочил с постели, накинул халат и шасть к окну. А там все куда-то бегут, кричат, скарб свой на загривках тащат. Словом, конец света, - спасайся кто может! Оделся премьер по-быстрому, жен разбудил. Они, самки ненасытные, как всегда, с телохранителями его спали.

- Одевайтесь, так-перетак! Барахло собирайте. Готовьтесь к эвакуации.

- Ах, ах! В чем дело, Петр Антонович! - затрендели шалавы.

- Тонем, в бога, в душу, в мать! - заорал премьер-министр, а сам прямиком побежал к Пантокрину. Пусть связывается там с кем надо. Одна надежда на нечистую силу, только она сейчас может помочь.

Правителя он нашел беспробудно спящим на диване в своем кабинете. Все суперагентшу, стерву эту красивую, сторожит старый дуралей. Угораздило его так втюриться на старости лет. Тронул он его за плечо. Прокричал:

- Пантокрин, проснись. Беда!

Ноль внимания, фунт презрения. Спит так, что щеки его дряблые раздуваются. И такая злость зверинная на этого козла, виновного во всех злоключениях, в груди Грязнова-Водкина заклокотала, что потерял он к правителю последнее почтение, схватил за грудки, приподнял да так тряхнул, что сон с того, будто ветром сдуло. Открыл свои осоловелые зенки, лупит ими - ничего понять не может.

- А?!... Что?!... Ты почему это?! Почему позволяешь?! - наконец окончательно проснулся Пантокрин, впомнив, что он не просто, с кем можно вот так, а Наисветлейший.

- Да пошел ты! - премьер с сожалением отпустил правителя. - Тонем мы. Понял, старый дурак?!

- Как это?! - Маленькие черные глазки Пантокрина округлились от страха. - Ты чего этого?... Чего мелешь-то что попало?! Шутишь, что ли? спросил с надеждой.

- Какие могут быть шутки! - возмутился Грязнов-Водкин. - Выгляни в окно - убедишься.

В это время в кабинет ворвался отец Валаам в рассупониной рясе, волосы всклокочены, глаза щальные. Заорал своим мощным басом, да так, что от его мощи едва стекла на окнах не полопались:

- Спаси, Великий! Вся надежда на тебя. Гибнем! На корню гибнем! Свят! Свят! Свят! - Валаам принялся истово креститься.

И Пантокрин окончательно понял, что никто с ним шутить не собирается, но никак не мог взять в толк - что же случилось? Панический страх парализовал не только тело, но и разум.

- Как же это?!... Что же это?!... Почему?! - лепетал он помертвевшими губами. В сознании возникали картины одна страшнее другой. "Танечка!" вспомнил вдруг. Вскочил и меленькими шажками побежал к комнате отдыха. Открыл дверь, но кроме начальника охраны, дрыхнувшего в кресле, никого там не увидел.

"А где же девочка?! Куда ж это она?! Делась куда?!" - подумал правитель и едва не рассплакался от своей беспомощности что-либо исправить. И ему стало совершенно безразлично, что станет с ним, городом и всем прочем. Главное - его покинула Танечка. А без неё жизнь для Пантокрина потеряла всякий смысл. Он подскочил к генералу и так звезданул того кулаком в лоб, что тот вскочил и, ничего не соображая спросонок, дурнинушкой заревел:

- Стража! Ко мне! Наших бьют!

Но никто не откликнулся на его призыв. Стражники уже давно покинули резиденцию правителя.

- Ты почему орать, дурак?! Где девочка, дурак?! Ты почему спать, дурак?! Я тебя расстреляю, сукин сын! - затопал правитель ногами и, не сдержавшись, вновь наладил начальника охраны кулаком, теперь в живот. - Где Танечка, дурак?!

Генерал охнул, побелел лицом, понимая, что его карьере пришел конец, и, вытягиваясь во фрунт, растеряно проговорил:

- Так ушла.

- Куда ушла?! А ты для чего тут, дурак?! Почему позволил?!

- Так на танцы, Ваша Гениальность. Кот сказал, что вы разрешили.

- Какой кот сказал?! Ты чего мелешь, сукин сын?! Белены что ли объелся? - Правитель ударил начальника охраны коленом в пах.

Тот взвыл от боли, согнулся в три погибели, захныкал:

- Пошто деретесь, Наисветлейший! Я как на духу, чистую правду. Кот сказал, что вы девушку на танцы отпустили. А мне приказал спать.

- Какие ещё танцы среди ночи, дурак?!

- А я почем знаю. Так кот сказал.

И тут в вялом мозгу правителя возникла смутная, полустершаяся гипнозом картина - здоровущий сибирский котина, которого Березин принес Танечке, смотрит на него разбойничьми глазами и требует какие-то ключи. Ключи? Какие ещё ключи?! Бог ты мой! Он добровольно отдал этому мезавцу коту ключи от входа в понтоны. Березин, кот, Танечка. Это заговор! Заговор!! Его, Пантокрина, провели, как какого-нибудь мальчишку. Вот что эта самая треклятая любовь с людьми делает. Теперь все, все погибло!

Страх отнял у правителя последние силы, парализовал волю. Он ссутулился и старческой шаркающей походкой вернулся в кабинет, увидел там премьера и отца Валаама, вяло подумал:

"А эти зачем тут?... Ах, да. Они ж за помощью ко мне, дураки. Сами ничего, ни того... Сволочи."

Он доплелся до дивана, сел и заплакал. Сидел этакий жалкий, вконец изношенный старикашка и захлебывался собственными слезами и соплями. Грязнов-Водкин смотрел на правителя с нескрываемым презрением. Злорадно подумал:

"Отпрыгался, старый козел, в бога, в душу, в мать! Эка тебя, обмылок, скрутило! Поделом тебе. Поделом! Сколько же ты, паучина, кровушки людской выпил. А теперь, тьфу на тебя, слизняк, смотреть противно!"

Однако, понимая, что именно от этого хлюпающего ничтожества сейчас зависит и его судьба, премьер подошел к стоящему в углу столику, налил из граненого графина полный стакан "Косорыловки", протянул его Пантокрину.

- На, выпей вот,

- А? Это зачем еще? Не-не, не буду, - запротестовал тот, отводя руку премьера.

- Пей, в бога, в душу, в мать! - заорал Грязнов-Водкин.

- Ты что это, Петя?! - растерянно и удивленно проговорил правитель, но стакан взял. - Пошто кричишь? Я тебя, можно сказать, из грязи, а ты... Нехорошо!

- Пей! - прорычал премьер-министр и так нехорошо посмотрел на правителя, что тот тут же сделал несколько глотков из стакана. Но сегодня все было наперекосяк. Даже привычный напиток не шел, попал не в то горло. Пантокрин закашлялся. Но самогон привел его в чувство и он понял, что надо спасать положение.

В это время в кабинет ворвались председатель общества сексуальных меньшинств Моисеев-Касаткина, генеральный прокурор Василий Хитрый, председатель Верховного суда Баглай Вяткин и недавно назначенная директором телестудии Клара Иосифовна Тятькина. Моисеев-Касаткина бухнулся на колени, отвесил правителю низкий поклон и, как худая баба, с надрывом и завываниями заголосил:

- Спаси, Наисветлейший! Одна надежда на вас, Ваша Гениальность! Не выпускает он нас! Никак не выпускает.

- Кто не выпускает? - не понял Пантокрин.

- Город-сука, я извиняюсь, не выпускает! Он.

- Как это?

- Сковывает тело и все тут. Обратно - пожалуйста, а туда, на волю, ни в какую!

- На какую ещё волю?! - насупился Пантокрин, вспомнив, что он все ещё здесь правитель.