Бернхард Шлинк - Прощание Зельба

— Мама?

— Да, Ману?

— А что будет с их детьми? Если жена сбежала с любовником в Коста-Рику — значит, она бросила своих детей?

Ману долго жил в Бразилии у отца. Бригита никогда с ним не обсуждала, почему согласилась отпустить его в Бразилию к отцу, а он никогда с ней не обсуждал, как к этому относится. Сейчас он в упор смотрел на нее непроницаемыми темными глазами.

Она посмотрела на него, а потом опустила взгляд на тарелку. Когда слезы закапали на поленту, она произнесла «черт возьми», сняла с коленей салфетку, положила на стол, отодвинула стул, встала и вышла. Ману смотрел ей вслед. А потом тоже встал и вышел. С порога он обернулся, пожал плечами и ухмыльнулся:

— Женщины!

Позже, когда Ману с Турбо заснули перед телевизором, мы, накрыв мальчика одеялом, ушли в спальню и легли в постель, каждый занятый своими мыслями. Зачем Велькер меня нанял? Потому что из-за денег убил свою жену и теперь боится, что потомок негласного компаньона захочет получить с него деньги? Боится гораздо больше, чем пытается показать? Но почему он не пустил по следу Шулера или хотя бы сам не послал меня к Шулеру? Я не верил, что он просто забыл про Шулера и архив. И не верил, что его интересует исключительно история банкирского дома. Убил свою жену — это тоже вряд ли. Разве, убив жену, нанимают частного детектива, человека, по определению сверх всякой меры любопытного и недоверчивого, человека-ищейку? Потом я вспомнил о нашем разговоре за ужином и рассмеялся.

— Ты чего?

— Ты удивительная женщина.

— Решил на мне жениться?

— Куда мне, старикашке!

— Иди сюда, старикашка.

Она повернулась ко мне, прижалась, обняла; сначала меня подхватили огромные волны, потом волны поменьше, а потом море стало спокойным.

Когда, засыпая, она придвинулась ко мне, лицо у нее было мокрое.

— У вас с Ману все наладится, вы справитесь.

— Знаю. — Она говорила шепотом. — А ты? Твое дело?

Я решил не ходить к своему старому другу старшему комиссару Нэгельсбаху, не узнавать у него про смерть жены Велькера, не разыскивать отца, про которого тот упоминал. Отца Велькера уже нет в живых, — значит, речь идет о старшем Веллере. Я решил не выяснять, как банк восстановил свои финансы и каково нынешнее положение вещей. Я решил оставить все как есть и, как положено приличному частному детективу, просто познакомить своего клиента с результатами расследования, уточнив, следует ли идти по страсбургскому следу.

— Я тоже справлюсь.

Но она уже спала.

Сначала меня не слишком смущало, что я не могу дозвониться до Велькера. Целый день мне вежливо отвечали, что в данный момент он подойти не может, и предлагали побеседовать с господином Самариным. На следующее утро приятный женский голос сообщил, что сегодня господина директора не будет и я могу позвонить завтра. Если нужно, меня соединят с господином Самариным. Такое же предложение последовало и через день, и мне еще раз сообщили, что господин директор, к сожалению, в отъезде и вернется позже.

— И когда же?

— Точно не скажу. Возможно, господин Самарин знает. Минуточку.

— Здравствуйте, господин Зельб. Как ваше расследование? — По телефону его акцент проявился отчетливее, но определить его я снова не смог.

— В нем наметился существенный прогресс. Когда вернется ваш шеф?

— Мы ждали его еще вчера, так что рассчитываем на сегодня. Но не исключено, что только завтра. Позвоните на следующей неделе… А я не сумею вам чем-то помочь?

Позже позвонил взволнованный и возмущенный Шулер:

— Что вы наговорили про меня Бертраму?

— Ни слова… Даже не…

— А почему же тогда Грегор Самарин, его правая рука, не пустил меня к нему? Я ведь был его учителем, а он моим учеником, пусть и не очень интересовался моим предметом. Почему он позволяет себе разговаривать со мной снисходительно, почему заявил, что он в курсе всех обстоятельств и не нуждается в моих услугах и что Бертрам тоже в них не нуждается?

— Да ведь Велькера уже несколько дней нет в городе. Зачем…

— Чушь! Я только пришел, а тут и они как раз приехали, Бертрам и Грегор. Не уверен, узнал ли меня Бертрам, думаю, что нет, он бы ни за что не прошел мимо меня как мимо пустого места.

— Когда это было?

— Только что.

Я еще раз позвонил в банк, и мне сказали, что господин директор пока не вернулся. Тут уж я решил сам разобраться, в чем дело, и поехал в Шветцинген. Солнце светило, снег растаял, в садах расцвели подснежники, пахло весной. На площади появились первые гуляющие; юноши небрежно накинули на плечи свитера, девушки надели кофточки, выставляющие на всеобщее обозрение их пупки. На улицах перед кафе появились столики, в пальто спокойно можно посидеть — не замерзнешь.

Я просидел на улице, пока солнце не скрылось и не похолодало. Курил и пил чай «Эрл Грей», потому что он хорошо сочетается с моими «Свит Афтон». Я видел, кто входит в банк, кто из него выходит, заметил, что на втором этаже в большом зале царит оживление, люди встают и садятся, входят и выходят. В кабинете Велькера были опущены металлические жалюзи. Но когда я встал, чтобы перебраться в помещение, за столик у окна, жалюзи поползли вверх, Велькер открыл свое окно, оперся руками о подоконник и выглянул на площадь. Я поспешил скрыться в кафе, он еще немного посмотрел, покачал головой и закрыл окно. Жалюзи опять опустились, зажегся свет.

Посетителей было мало. Из тех немногих, кому понадобилось в банк, большинство оказались на машинах, они подъезжали к воротам, которые открывались, впускали их внутрь, а примерно через полчаса выпускали обратно. В пять часов из банка вышли четыре девушки, в семь — трое молодых людей. Свет в кабинете Велькера горел до половины десятого. Я волновался, успею ли добраться до машины, чтобы поехать за ним следом. Но напрасно я торчал на площади, ожидая, что вот-вот откроются ворота и он выедет или выйдет пешком. Банк погрузился в темноту. Через какое-то время я перешел через площадь и обогнул здание. Второго выхода я не нашел. Но из соседнего двора увидел чердак; там явно находились какие-то комнаты — окна и балконная дверь были ярко освещены. Я сумел разглядеть, что кое-где на стенах висят картины и что на окнах вместо жалюзи матерчатые занавески. Там была не контора, а жилое помещение.

Я не сразу поехал домой. Позвонил Бабс, своей старой приятельнице, учительнице немецкого и французского, которая никогда не ложится спать раньше полуночи.

— Конечно, заходи.

Она проверяла сочинения, перед ней стояли вторая бутылка красного вина и набитая окурками пепельница. Я рассказал ей о своем деле и попросил, чтобы она завтра утром позвонила в страсбургское детективное агентство и поручила им установить фамилии юристов с инициалами А, Л или П, которые жили в Страсбурге между восемьсот восемьдесят пятым и девятьсот восемнадцатым годами. Сам я по-французски не говорю.