Леонид Костомаров - Десять кругов ада

Чувствовал ли он в минуты игры себя прежним - не знаю, пожалуй, нет, мозг идиота чисто механически выполнял вызубренное когда-то, - но само ощущение возврата Стрижевского к здравию прямо на глазах, казалось, могло в секунды завершиться неким взрывом: вдруг да посмотрит он на тебя осмысленным взором, оглянется недоумевающе - где ж так долго я был до этого?

Я втайне ждал этого момента, надеялся и за этим тоже тащил упирающегося хохочущего здоровяка к шахматной доске... Но... чуда не случалось. Это совсем не означало, что его не надо ждать. Мы и ждали: я - сознавая, он - не ведая, как близко он, под ним, чудом, сейчас ходит...

- Батя, айда в баню! - вывел Воронцова из раздумий голос Сынки, выскочившего из-за каморки.

- Чего ж, бетона не будет больше?

- Какой же хрен после дождя его повезет, Бать? - удивился хозяйственный Лебедушкин недогадливости старшего товарища.

- Ну да... - согласился Квазимода.

Ну а дождь уже поредел, капало редко, мелко и нудно, будто природа скупо оплакивала кончину недолгого северного лета. Ветерок разрывал тучи, проясняя нежную по-летнему еще голубизну, и предзакатное солнышко ненадолго и скупо осветило землю.

Дышать стало легко, пыль осела, и умытый воздух, наполненный плотно озоном, будоражил все Батино существо. Пахло мокрой травой и волей... Небо опоясалось сизокрылой радугой, и он, любуясь ею, растянул во всю ширь легкие, напился хмельным вином чистого воздуха... Жизнь...

ЗОНА. ЛЕБЕДУШКИН

Смотрел я, как парится Батя, переливая свои огромные мышцы по телу, как свирепо хлещется веником, нагоняя такой жар в парилке, что я вылетал оттуда и радовался, может быть, хоть здесь, в бане, размякнет он. Больно уж печальным стал в последнее время, все дуется. И со мной какой-то холодок у него пошел не за провинность мою, просто на душе у него скверно. Это я вижу и не пристаю, чем поможет ему салага?

После баньки мы переоделись в чистое, оставив рабочую одежду в раздевалке, достали из схорона пачку плиточного чая, уселись рядом на тесном порожке и стали ждать Ваську, заглядывая в синее темнеющее небо, молча думая каждый о своем.

Я, понятно, про Наташку, а он... леший его знает, о чем мечтал мой страшноватый друг. О воле, конечно, а там, на воле - о чем? Никого и ничего у него там не было, даже обидно за него было, такой он человек порядочный и клевый, а вот чужая ему воля. Нет у него там пристани... Мне даже неудобно как-то...

Ждать пришлось недолго. Вскоре с игривым своим "ка-а-а-арр" к ногам Бати спланировал с неба Васька, черныш. Батя неуклюже поласкал его, неумелы к тому были его руки, за холку потрепал, передразнил: "Ка-а-ар! Балдеешь, падла".

Ворон скосил на него глаз и посмотрел как на дурака - не умеешь, мол, не берись, недовольно каркнул, встряхнулся, распушив перья.

Батя обычно брал с земли маленький камешек и отвлекал им внимание дурной птицы, хотя Васька уже усвоил этот подвох. Завидев в руке хозяина камешек, переставал каркать и пятился - да не тут-то было: мгновение - и он в Батиных лапищах, еще мгновение - и привязана к лапке плиточка чая, обернутая в черную бумагу - чтобы сливалась с вороньим оперением...

Осмотрел Батя ворона, остался доволен, подбросил его в воздух:

- Лети, стерва. Да не потеряй заклад!

Васька, заработав мощно крыльями, взмыл вверх, полетел в сторону колонии, домой. Значит, через пятнадцать минут он будет сидеть под кроватью и там станет дожидаться нас со своим драгоценным грузом, который нам в Зону не пронести мимо Шакалова.

Летел Васька, а я смотрел ему вслед, любовался.

- Вот бы мне так, - говорю.

- Мечтатель, - хмыкнул Батя. - Хотя один инженер тут, калякают, вертолет из бензопилы сконструировал. Да малость не рассчитал: взлететь-то взлетел, а вот перелететь через ограждения не смог. Так и брыкался в воздухе, пока бензин не кончился.

- А на вышке что? - не поверил я. - Почему не стреляли?

- А чего им стрелять? Висит да висит себе в воздухе, не улетает ведь. Ну а потом грохнулся с высотищи. Мокрое место осталось. Сам себя наказал.

- Что значит - наказал? - не понимаю. - Зря, что ли, он это сделал? На свободу охота, прав он.

- Прав, - согласился Батя, но как-то невесело.

- Да, - размечтался я тут. - Вот сейчас бы вертолет сюда. С кентами! Сбросили бы лестницу, да?

- Кенты, менты - один хрен... все равно поймают. - Батя не был настроен на такие разговоры, все это считал блажью. - Сейчас на воле кентов нет. Круговая порука исчезла. Извелись воры - так, шушера одна. Сегодня - кент, пока денежка есть, а завтра - мент. Вот так-то, Сынка. Хватит пустомелить.

Так вот он в последнее время и говорил на все мои мечтания, которые еще месяц-два назад у него вызывали интерес и встречное желание пофантазировать.

Кипятильник заурчал в банке, заварили чифирь. Тут и Грузин пожаловал.

- Привет, Кацо! Садись, чаю попьем, - пригласил Батя.

Я возмущенно обращаюсь к гостю:

- Гоги, Батя толкует - бежать нет смысла. Один хрен - сдадут! - и все угомониться не могу, все про побег ворочу, хоть я-то в него и не собирался...

- Обмельчал народ... - роняет Батя, закрывая тему.

- Сознательные стали, как замполит говорит, - ухмыляется Гоги. - Даже воротит от такой сознательности. Сын отца сажает, жена мужа...

- И муж жену не бьет, как раньше... а сын мать не защищает, - сурово добавил Батя.

А я вспомнил своего пьяного папашу, он частенько лез на маму с кулаками. И толку мало с такого воспитания.

- Хватит мести пургу! - Батя неожиданно разозлился. - Хоть чай давайте попьем спокойно, без разговоров.

Замолкли мы. Гоги достал пару конфет. Отхлебнул два своих глотка, передал Бате. А мне говорит:

- Володя, нэ советую тэбе бегать. Далеко нэ убэжишь в наше время. Как говорится в программэ партии, "в условиях социализма каждый выбившийся из колеи может вернуться к полэзной дэятельности". Сдадут, сявки. Отсидишь, вернэшься и будешь вкалывать ужэ на сэбя. Жэ-нишься... - улыбается, но как-то криво. - Многие и вправду вэрят байкам, а я уже нэт.

- Почему? - спрашиваю, тоже злюсь на них, на обоих.

- Вот освободился я первый раз, так? Что дэлать? На руководящую работу нэ бэрут. Дорогой, говорят, Гагарадзе, ты, извэни, судимый. А я ведь инженэр винодэл, пять лэт проучился. И что? Даже мастэром нэ бэрут... - Гоги разволновался, а когда так с ним бывало, говорил он с сильным акцентом. Простым мастэром нэ бэрут, понымаешь?! Потому укатил я в Россию, здесь чуть нэ жэнился. И опять ласты завэрнули мэнты, - улыбается, все ему нипочем.

- Концы в воду не успел спрятать? - ухмыльнулся Батя. А Гагарадзе будто не слышал.

- В Амэрике это бизнес называется. Там нас уважают, а здэсь - сажают. А ведь нужно частное предприниматэльство, нужно заинтэресовать чэловека. Все воруют, факт, но нэ всэ палятся. На сто пятьдесят, Батя, нэ проживешь. Надо сэмь лет ни есть ни пить, чтобы купить самую позорную машину. Это что такое, нэ издэвательство над чэловеком?! Люды воруют, и правильно дэлают. - Он с наслаждением закурил, он все делал с наслаждением.