Наталья Андреева - - Автора!

— Сашенька, экстремальная еда не отравляет организм только в экстремальной ситуации. Конечно, где-нибудь в обезвоженной пустыне я мог бы поискать органику и в речном песке, если бы отбился от каравана. Но здесь, у себя дома, рядом с двумя сумками, полными деликатесов, съесть нечто, предназначенное какому-то псу! Нет, это жестоко. А что в сковороде?

— Жареная картошка и пара домашних котлет.

— Давай.

— Может, водки выпьешь, для дезинфекции? А то как бы диарея не прихватила.

— Кто-кто?

— Так загадочно в одной рекламе называют процесс, когда человек весь день из туалета не вылезает. Деликатно и красиво!

— Тогда давай водки. Диареи я не хочу. Знаешь, я сегодня пойду спать на террасу? Как там?

— Жара. Нагрелось за день, душно. Но там щели. Ты не забыл?

— Я так устал, что даже пираньи, обгладывающие меня до скелета, не разбудят. Скорее умру, чем проснусь.

— Я позже приду. Ночи-то какие стоят, а? Светло, как днем! Можно гулять и гулять! Соловьи поют, а лягушки квакают.

— Чего ж они квакают?

— Глупый, у них же сейчас самая любовь!

— А у нас? — Леонидов потянулся к Саше, целоваться.

— А у нас всегда любовь. Только масляными губами не лезь к моему чистому липу.

— А если вытру?

— Тогда я, пожалуй, приду к тебе на диван сегодня ночью.

— Приходи. Я буду ждать.

Он прижался к жене и почувствовал, что не так уж все ужасно. Неприятности забываются, душевная тоска уходит. Можно даже на несколько деньков в ту хижину, как геологу, только бы знать, что потом будет жара, эта дача и красивая, пахнущая ландышами жена.

Барышевы приехали в начале третьего. Первым из машины вылез огромный, как медведь, и мокрый от пота Серега. Черная майка открывала взорам роскошную мускулатуру. Светленькая Анечка уже успела загореть, вся она была золотистая, словно медовая, волосы выгорели до белизны, а рот потемнел. Она сразу кинулась к Саше, весело стала щебетать:

— Ой, Сашка, какая молодец! Уже второго! Я тоже хочу!

— Второго? — усмехнулся Серега.

— Ну тебя! Мы и первого-то никак не решимся!

— Я уже давно решился, — вздохнул Сергей. — Спроси коммерческого директора, отпустит он тебя в декретный отпуск или нет? Все вопросы можно решить здесь, сегодня. Так, Леша?

— Так, так. Вам уже пора, скоро годовщина свадьбы.

— Ну, до нее еще три месяца! Успеем. Как, Аня?

Обмениваясь шутками, они прошли в сад. Метрах в двух от беседки Алексей организовал мангал: вырыл яму и обложил ее кирпичами, на которые предполагалось класть шампуры. Одуванчики вокруг уже были не желтыми, а белыми, ветер, налетая, поднимал вверх крошечные парашюты семян и временами сад напоминал комнату, в которой вспороли и выпотрошили пуховую подушку.

— Вот заразы, в рот ведь будут лезть, — посетовал Алексей.

— Ничего, не отравишься. Особенно, если чем-нибудь этаким запить. Ты водку-то будешь, Леонидов? — подмигнул Серега.

— Водку буду. — Алексей придвинул кастрюльку с мясом и вручил Барышеву шампур. — Угольки я нажег, можно закладывать.

Часа через полтора они, уже почти объевшиеся и захмелевшие, растянулись под яблоней на зеленой травке и принялись разглядывать плывущие по небу облака.

— Смотри, Серега, вон то — вылитый верблюд.

— Где? Какой верблюд? Это скат.

— Сам ты скат, у него же два горба! А за ним какая-то ящерица.

— Акула.

— Откуда морская тематика? Ты не в круиз собрался?

— Какой там круиз! К матери в Тамбовскую губернию. Будет мне круиз по двадцати соткам, на половине которых картошка посажена.

— Когда поедешь?

— В конце августа, на урожай.

— Вообще, по ассоциациям можно узнать самые заветные мысли и желания. Вот тебе то акулы в этих облаках мерещатся, то скаты, значит, на работе проблемы, какая-то хищная рыба норовит тебя сожрать.

— Не будем о неприятном. Если тебе в белом и пушистом видится верблюд, это что?

— А я верблюд и есть, — усмехнулся Алексей. — Еще и убийство писателя на себя навьючил. До кучи, значит.

— Кстати, разобрался с его шедеврами?

— У тебя хотел кое-что спросить. Ты сейчас как?

— Ну если больше пить не будем, то вполне. Неси творение. Как там оно называется?

— «Смерть на даче».

Алексей оглянулся: женщины заняты беседой. Сережка наелся шашлыков и убежал к друзьям. Все при деле. Дамы загорают, дети играют. И он пошел в дом, за папкой. Когда вернулся под яблоню, они с Серегой склонились над «Смертью».

— Так, ну это про тебя и Сашу, — сказал Барышев, возвращая несколько листков. — Гнусно, ничего не скажешь! Мерзкий тип, рожу бы ему набить, да помер, к несчастью.

— А дальше не интересно. То есть следствию не интересно, а мне так даже очень. Он пишет о себе, про писательские муки, про то, что ни в чем не виноват.

— И что? Где мысль?

— Я тут подчеркнул интересные места. Ты послушай. Нет, не смотри сюда, а так, на слух. Что тебе это напоминает? — Леонидов отодвинулся и с выражением зачитал: — «Истина — это не последняя, а предпоследняя инстанция, последней всегда остается вера, хотя она слепа, а истина зряча. Выходит, что в человеке главенствуют слепые чувства, так кто он после этого?»

— Философ. Не любил парень людей, а?

— Вот еще: «Семья — это попытка установить более тесные узы с людьми, которые кажутся тебе близкими по духу, но в итоге оказывается, что все они только притворялись и хотели тебя использовать. Так надо ли?».

— Не женат, значит, был парень, а?

— Именно. «Любовь — это слепой инстинкт, инстинкт размножения. Отсутствие в ней логики подразумевает под собой отсутствие разума, отсутствие разума — отсутствие воли, а отсутствие воли — полную деградацию личности. Значит любовь — низшее из чувств, так почему в честь него слагают поэмы?»

— Он что, псих?

— Именно! А вот еще: «У меня свой бог, назвать меня неверующим нельзя, но то, во что верю я, для других неприемлемо. Поэтому со своей жизнью я имею право поступать согласно своей религии, а она повелевает не дожидаться, а действовать». Ну? Серега?

— Стой-стой. Так выходит, он того? — Бары-шев задумался.

— Улови мысль: три заданных вопроса и один ответ: «…со своей жизнью имею право поступить…»

— Самоубийца?

— Вот. И я так подумал! Клишин страдал манией величия! Видимо, смотрел ту же передачу, что и я. О гениях, способных предсказать свою смерть и безропотно на нее идущих. Но для этого он должен был прославиться! Им бьш задуман неплохой спектакль, голова у парня варила: умудрился и к Саше зайти, и платок стащить, и пуговицу от моей рубашки отодрать. Зачем подставлял? Мстил за детскую обиду? Такой зрелый, сложившийся человек, писатель, красавец, талант и помнить про какую-то девчонку? Не поверю!

— Тогда что? Ты понял?

— Сначала подумал, что "понял. После десяти листов этого чтения был уверен, что Клишин — самоубийца. Но где тут логика? Да, его не пуб-ликовали, но Павел Андреевич не бедствовал. Дачку ты сам видел, дамочки по нем с ума сходили, и дамочки, заметь, не бедные. Мужчинка бьш не из дешевых. Да и статейки в газеты он пописывал, гонорары получал. Славы не было, это да. Но ведь непризнанные гении тем и утешаются, что прославятся после смерти. Он и хотел! Но…