Наталья Андреева - Стикс

— А мне за тебя не замуж надо. Люби только.

— Леся, если мы пойдем домой вместе, нас увидят. С тобой вдвоем по улице… Леся же! Перестань!

— Ха-ха! А мы Русланчика возьмем.

— Где он?

— На улице. Ждет.

— Какая же ты…

— Ну, скажи, скажи.

У него в душе все вдруг как-то странно почернело. Дыхание сделалось тяжелым, перед глазами все поплыло. Что такое? Надо на воздух. На воздух надо. Не быть наедине с ней.

— Пойдем, — схватил Лесю за руку, дернул.

— А ты не психуй. Я не Зоя. Ты еще меня вспомнишь.

Руслан топтался у дверей, курил.

— Ну? Поговорили?

— Ты прямо как часовой на посту, — усмехнулся он. — И сколько лет уже так? Не надоело?

— Нет.

Пошли все втроем по улице, Леся посередине. «Добрый вечер». — «Добрый вечер». Что ж, Зоя узнает раньше, чем они дойдут до дома?

— Знаете, я… Мне надо тут.

— В чем дело, Ваня?

— Руслан, проводи, пожалуйста, Лесю. Я в одно место зайду. Надо.

— Ваня! Ваня, ты куда?! — вслед.

Зачем же так отчаянно кричать? Пошел вперед быстро, не оглядываясь. Никуда ему не надо было, просто не хотел этой многозначительной паузы возле ее подъезда, «зайдешь — не зайдешь?», послушное отстранение Руслана. Черт, этот-то что себе думает?! Или и такая бывает любовь? Леся нужна Руслану, а ей нужен он, Иван Мукаев. Что недоступнее, то сердцу милее. Выходила бы замуж и оставила его в покое.

Пошел кругом, в обход. И к дому подошел с противоположной стороны. Вбежал в подъезд, на ходу снимая пиджак. Дома. Звонок.

— Зоя! Я очень устал, Зоя. Какой ужасный день!

— Сейчас, Ванечка, сейчас.

Стоял под холодным душем, чувствовал, что становится легче. Зоя гремела сковородками. Нет, это замечательно, когда женщина умеет хорошо готовить! Только сейчас почувствовал, как проголодался. Весь день не хотелось есть из-за жары. Пахло молодой картошкой, целиком сваренной в кожуре, а потом очищенной и обжаренной на сливочном масле. Уже успела понять, как он любит. Вообще она очень понятливая, Зоя.

Вышел из ванной, вытираясь полотенцем, она стояла у двери, ждала.

— В чем дело?

— Скучала.

Он улыбнулся, поцеловал ее сначала в карий глаз, потом в голубой. Все. Дома. Теперь уже легче.

После полуночи

Предыдущий день был ужасным, а этот выдался просто бестолковым. Не помнил, как дотянул до обеда, а потом Вэри Вэл два часа донимал насчет Хайкина. Почему он, Иван Мукаев, не хочет закрыть дело, признав виновным Игната? Подследственный вину свою не отрицает, чего ж тянуть? Ведь судебно-психиатрическая экспертиза установила серьезные отклонения от нормы, определила человека с больной психикой. Именно из таких, как показывает практика, в большинстве случаев выходят маньяки.

— Доказательств не хватает, — мямлил он.

— Так ты ищи. Ищи. Свистунова подключи. Ты человек хваткий, грамотный. Я уж и наверх доложил, что готовим образцово-показательное дело. Мол, население района отныне может спать спокойно. Готовься, Ваня, на премию как следует погулять. Может, путевку хочешь в санаторий? Профсоюзную, с ба-альшой скидкой? А, Ваня? На курорт. — Цыпин многозначительно подмигнул.

— Но ведь вчерашний следственный эксперимент…

— А вчера он был не в себе. Врач это установил. Понимаешь? Врач. Случился у человека приступ, так он и себя забыл, и маму родную, не то что события полугодовой давности. Так что всегда можно повторить. Или не повторять.

— Хорошо. — Он понял, что выход только один: найти настоящего убийцу.

— Вот и славно. Вот и ладненько. Думаю, в заместители тебя назначить. На новую должность. И звание повысить. Пора тебе, Иван Александрович, расти. Давно пора.

— Так я же хотел в отставку! — с отчаянием сказал он. — Я же болен!

— Ишь! Болен! А говорят, к тебе память возвращается. Вчера как блеснул? А?

— Уже доложили?

— Оповестили. Ты давай думай. И работай.

— Есть.

— Ну-ну. Домой-то когда ко мне зайдешь? Младшая-то моя интересуется: что-то Иван Александрович не заходит?

— Младшая?

— Анечка. А по-домашнему Нюрка. Уж больно ты, Иван, девкам нравишься. Я-то своей Нюрке, понятное дело, сказал: «И думать не смей». Хотя хотелось бы тебя в зятья, ой как хотелось. Да жил бы ты раньше по уму, так… Эх, да что там теперь! Со старшей вы так и не сговорились, а меньшой, когда ты на Зое женился, двенадцать годочков только было. Поздний ребенок. Ты ей дядя Ваня был тогда.

— Совсем как у Чехова, — улыбнулся он.

— Какой еще Чехов?

— Антон Павлович. Письмо Ваньки Жукова на деревню дедушке.

— А, ты про это… Ох, Иван! — Цыпин добродушно погрозил пальцем. — Все шутишь. Ну, ступай… Да… Старый я теперь стал. Старый…

…Этот день он записал в актив только поздно ночью, когда возвращался от Лоры. Шел по ночному городу бодрый, скрученный в тугую спираль до конца, до упора, словно стальная пружина в часовом механизме. До утра часы эти будут потихоньку тикать, а потом, в нужную минуту, звоночек прозвенит, кнопка ударит по бойку, пружина распрямится, и бомба как рванет! Ох и рванет! Жаль, нельзя сейчас. Один он не справится. Но ничего. Никуда они теперь не денутся. Потому что не ждут.

Спасибо Лоре: все прояснила. Какая женщина! Красавица ведь. Все-таки нехорошо с ней получилось. Нехорошо. Муторно на душе, но не возвращаться же. Он настоящий мужчина, он не должен возвращаться.

…Он был уверен, что никогда раньше не лез в это окно. В то самое, где несколько дней назад в первый раз увидел ее: грустную, задумчивую, очень красивую, с сигаретой в тонких пальцах. Но ни любви ее, ни тела, ни духов он не помнил. Ни-че-го. Как целовала, как называла, когда случалось это между ними, что говорила потом. И сейчас ничего не вспомнил: ни опасный выступ на карнизе, откуда едва не соскользнула нога, ни условный стук, потому что она долго вглядывалась в темноту, прежде чем отодвинула шпингалет:

— Ты?!

— По-моему, мы договаривались. — Он спрыгнул с подоконника ловко, бесшумно: тайна так тайна. Света в комнате Лора не зажгла.

Она стояла у окна и словно чего-то ждала. Не дождалась: он отошел в глубину комнаты, сел в кресло, огляделся. Лора задернула плотные шторы и только тогда включила бра. Это была, судя по всему, ее спальня: большая примятая кровать, огромное зеркало, туалетный столик с кучей коробочек, флакончиков и множеством разбросанных женских безделушек. На спинке кресла, куда он сел, — черный кружевной бюстгальтер и прозрачные, почти невесомые женские колготки. Отчего-то стало неловко. Лора достала сигарету.

— И мне, — попросил он, поймал ее удивленный взгляд: — А что, собственно, такого я сказал?

Заметил изящную зажигалку на туалетном столике, поднялся с кресла, взял, повертел в руках. Щелкнул, протянул Лоре, которая все еще задумчиво держала в тонких пальцах сигарету. По тому, как она прикуривала, понял, что это не та женщина, которую он искал. Не королева. Несмотря на прошлое манекенщицы и первое место на городском конкурсе красоты, все равно: не та. Она была как-то рабски зависима от всего: от людей, которые раньше могли дать ей работу, а могли и не дать, от своего мужа, распоряжавшегося ею как вещью, и даже от тоненького огонька зажигалки, к которому Лора тянулась неуверенно, жалко, боясь, что может свою сигарету так и не прикурить. Как будто в последний момент мужчина вдруг рассмеется и зажигалку эту, потушив, уберет в карман. Зато он вдруг почувствовал себя в своей тарелке. Взял из пачки сигарету, прикурил сам, несильно затянулся, прошелся по комнате, тронул несколько вещиц, пожал плечами: