Наталья Андреева - Все оттенки красного

В Майиной семье все привыкли вставать рано. Маме и отцу на работу, братьям в школу. Семь часов — подъем. Майя прислушивается — в огромном доме тишина. А меж тем, скоро восемь! Что ж, богема вставать рано не любит? Телевизор включать боязно, не разбудить бы кого-нибудь! Олимпиада Серафимовна с вечера жаловалась на головную боль, а Вера Федоровна на бессонницу.

Очень осторожно Майя выходит из комнаты и по ступенькам спускается в сад. Надо потихоньку расхаживаться, чем быстрее она выздоровеет, тем скорее можно покинуть этот дом. Хоть и нравится ей здесь очень, но надо быть честной, взять только то, что полагается, подлечиться и уйти. Как хорошо в саду! А она могла бы сейчас готовиться к очередному экзамену, потом рыдать, отвергнутая приемной комиссией и готовиться к отъезду. А как все повернулось!

— Привет!

— Егорушка? Ты уже встал?

— Да. Знаешь, я весь вечер думал о тебе, проснулся рано, в окно стал смотреть. Увидел тебя и вышел.

— И что же ты думал?

— Тебе деньги очень нужны, да?

— Деньги? Нет, я не затем.

— А зачем тогда? Приехала на папину родню посмотреть? Мне почему-то кажется, что ты сейчас нам всем устраиваешь экзамен.

— Я?! Экзамен?!

— А мы его не выдерживаем. Знаешь, а я, оказывается, тоже жадный.

— Ты?

— Ну да. Мне не хочется уезжать из этого дома.

— Тебя никто и не гонит.

— А ты?

— Я?

— Разве тебе завещание еще не показывали? Здесь все твое.

— Погоди. А как же Георгий Эдуардович, твой отец?

— А! — рассеянный взмах рукой. — Ты знаешь, я несчастья предчувствую.

— Несчастья?

— Да. Я потому заснуть долго не мог, что предчувствовал. У меня уже так было перед дедушкиной смертью. А сегодня долго не мог заснуть, а потом отключился вдруг и увидел страшный-престрашный сон. Будто дедушка пришел и по дому ходит. Ищет кого-то. Я спрятался, так он мимо прошел. А потом вдруг раздался чей-то крик.

— Где?

— Во сне. Кто-то кричал, Маруся.

— И что?

— Ну, это значит, что дедушка кого-то поймал. Значит, скоро в доме будет еще одна смерть.

— Ты глупости говоришь.

— Да?

— Не читай на ночь страшных книг.

— Ты тоже думаешь, что я инфантильный? Что мои ровесники не только начали курить, но и бросить уже успели? Что я не должен дома ночевать? Что у меня в двадцать три года уже могли быть и жена и ребенок? А я, между прочим, еще ни с кем даже ни разу не целовался. Вот. Думаешь, это ужасно?

— Да ничего я не думаю! — Майю тоже несколько раз называли инфантильной. Мама называла. Она и сама знает, что это ужасно: в девятнадцать лет только два раза поцеловаться тайком в подъезде, и краснеть, встречая в книжках откровенные сцены. Почему же так получилось?

А что говорит Егорушка?

…— Почему? Я тебя попрошу об одном, можно?

— О чем?

— Боюсь. Стесняюсь.

— Ну, говори.

— Не влюбляйся в Эдика. Пожалуйста.

— Что за чушь? Как я могу в него влюбиться? Во-первых, он мне… племянник, а во-вторых, я его никогда не видела.

— Он придет. Деньги нужны, поэтому придет. Нелли Робертовна иногда ему дает, а вот папа на порог поклялся не пускать. Ты не люби его.

— Папу?

— Эдика. Не люби. — Голос у Егорушки жалобный, просящий.

— Да никого я не собираюсь любить! Меня здесь вообще скоро не будет!

— Настя тоже его ругала раньше. А теперь любит. А он врет. Всегда врет. Настя некрасивая. И денег у нее теперь нет. Раньше Эдик думал, что она через Нелли Робертовну все получит. А Настя все ждет его. — И вдруг, таинственно понизив голос: — Я знаю, кто ее любит. По-настоящему…

— Егор!

Наталья Александровна на крыльце машет рукой:

— Подойди сюда, Егор!

— Да, мама! Иду, мама.

И напоследок, убегая, так же жалобно:

— Не люби его.

Этот Егорушка явно не в себе. Точно. Майе вдруг хочется убежать. Из этого сада, из этого дома. Наталья Александровна, бросив сыну грозное «иди в дом», поспешно направляется к ней:

— Доброе утро, дорогая моя! Вот, привыкла рано вставать, магазин требует постоянного присмотра. Все кручусь, кручусь, как белка в колесе. Решила на несколько дней устроить себе маленький отдых. Ну, что здесь наговорил мой неразумный ребенок?

— Ничего не наговорил.

— Да брось! Я слишком хорошо знаю своего Егорушку! Но ты не обращай внимания на то, что он болтает. Егорушка родился семимесячным, а потом долго отставал в развитии от других детей. Рос медленно, голову поздно начал держать, поздно ходить, поздно говорить. В школу пошел с восьми лет. Да, дорогая, с восьми. И до сих пор он ребенок. Просто большой ребенок. И книги эти глупые… Зачем столько читать? А главное, зачем верить, что в жизни все, как в книгах? Эти люди хорошие, те плохие. Сколько я его по врачам водила! Но, видно, так и останется убогим на всю жизнь.

— Зачем вы так? Он же ваш сын! Вы же любить его должны, жалеть!

— Я и люблю. И не надо на меня так смотреть, дорогая. Все, что я сейчас делаю, я делаю ради своего сына. Он не в состоянии о себе позаботиться. И отец о нем не в состоянии позаботиться. Окрутить Георгия любой энергичной особе пара пустяков. Я имею в виду не сына, а бывшего мужа. Он без разговоров отдаст ей и имя свое, и состояние. Надо только надавить. Посильнее надавить. Ах, что я говорю! И второй Георгий такой же! Послал же мне Бог мужиков! Лишь бы только не успела уже какая-нибудь… Извини, дорогая. Я что-то заболталась.

— Зря вы так. Егорушка — он хороший.

— Хороший. Только жить как с такой хорошестью? Можно ли?

— Но быть добрым лучше, чем злым.

— Да ты посмотри вокруг! И эта такая же! Добрая. Может, оно и к лучшему? Ведь он тебе племянник. Ему здесь хорошо, пойми.

— Я поняла.

— Скажи, если бы тебе достался этот дом, ты бы выгнала… то есть, попросила бы Егора, меня, Олимпиаду Серафимовну, Веру… Попросила бы отсюда уехать?

— Я? — Майя даже испугалась. Впрочем, вопрос задан, надо отвечать. И очень твердо: — Если бы этот дом был моим, все осталось бы, как есть. Мне очень все здесь нравится.

— Отлично! Я так и думала. Ты — хорошая девушка. Мне надо было бы с самого начала знать, что ты такая, а вот Георгий… Впрочем, потом об этом. Потом… Послушай, Маруся, мне надо уехать. До обеда. Или до вечера. Дела. Ты присмотри за Егорушкой. То есть, он не ребенок, но… Не слушай ни Олимпиаду Серафимовну, ни Нелли. И Веру, разумеется, тоже не слушай. Главное, не верь им. Ну, я побежала. До вечера, дорогая! До вечера!

«Если бы этот дом был твоим…» Да если бы только это было возможно! Дом — чудо, и сад тоже чудо. Главное сад. Никаких тебе грядок, ни моркови, ни свеклы, ни лука. Как надоели эти бесконечные грядки! Не потому ли каждое лето она стремится в Москву, что до смерти надоело торчать с тяпкой на огороде и копаться в серой сухой земле? У-у-у… У-у-у… Равномерное гудение. Майя пригляделась и увидела пожилого дядечку с газонокосилкой в саду, подравнивающего и без того безупречную изумрудную траву.