Валерий Козлов - Прогулки по лезвию

- Кончилась водка, - отозвался Вовик, и Наталья подумала: "Какой он все-таки жадный, ведь две бутылки осталось".

Но она знала, что водку берегли для "вечерних капель", для "эликсира мечты", как Вовик называл это снадобье. Две-три капли на стопку водки, и можно увидеть не только Москву, но и Париж, можно увидеть себя в своей будущей жизни.

Старик уже прощался с ребятами.

- Пойду, - сказал он. - А то хотите, можно вашу больную у .братана оставить. Отлежится, поправится, жена братана присмотрит... Ну нет так нет, что ж, бывайте.

Когда старик ушел, Толик подсел к Наталье.

- Ты что, правда заболела или прикидываешься?

Наталья промолчала. Туповатый, неуклюжий Толик её раздражал не меньше, чем юркий, пронырливый Вовик.

- Дайте мне водки, - сказала она.

- С каплями? - спросил Толик.

- Давайте с каплями, а то тяжело.

- Учти, - сказал Вовик, - это твоя вечерняя доза.

"Жмот", - подумала Наталья.

Она выпила, вскоре ей полегчало.

Уменьшился озноб, а боль в мышцах стала напоминать истому от приятной усталости.

- Старик-то, - сказала она, - соблазнял меня, звал с собой. Золота, говорит, у меня навалом.

- Врун старый, - усмехнулся Вовик.

Подумав, Наталья ответила:

- Не похоже.

Потрескивал костерок, закипал котелок с картошкой, но Наталье есть не хотелось. Как всегда от "эликсира мечты", она первым делом стала терять ориентацию: где и как лежат её руки, где ноги? Не пошевелив ими, она не могла на это ответить. Ей показалось странным, что находится она где-то в лесу, что рядом горит костер... Потом показалось, что спиной к ней сидит Сергей Сергеевич. "Ты меня не так понял, Сережа!" - "Нет, это ты не понимаешь меня, Наталья!" - резко отвечает он. Опять он не понимал её. Ничего, сейчас она все объяснит, и у них начнется новая жизнь...

Затем во всем теле появилась пьянящая невесомость, крона высокой ели над головой вдруг приблизилась, Наталья увидела на ветвях Вовика.

Тот сидел, словно леший, в хвойной гуще и говорил возбужденно:

- Он по полю назад пошел! Он не в деревню идет!

Внизу, у костра, топтался громоздкий Толик и скулил:

- Ну его к черту. Картошка сварилась, нам ещё точку описывать нужно.

- Заткнись ты со своей точкой!

Если он за один взгляд на карту три зуба отдал... Мама родная, он в ельнике скрылся!

- По нужде, - отзывался Толик.

- Дурак! Тебе что тут, Сокольники, чтобы в кусты прятаться?

Наталья улыбнулась, настолько смешным казался ей разговор. Потом ей привиделась Москва, в которой она никогда не была, и уже во сне ей захотелось заплакать. Ей снилось, что она потеряла паспорт и её не пускают в столицу. Тогда она перенеслась в Зубову Поляну, в деревню, к бабушке. Но и туда её не пускали без паспорта. А паспорт был заперт в сейфе Сергея Сергеевича, и тот, переносясь вместе с Натальей то в Москву, то в Зубову Поляну, тихо злорадствовал:

ключи от сейфа он выбросил в речку Моню.

Наталья очнулась и сразу поняла, насколько серьезно больна. Ее опять бил озноб. Повернувшись, она дунула на полупогасший костер. Даже пепел не взвился, так она ослабла. Она снова забылась, а когда вновь открыла глаза, никого рядом не было. Только тлеющий костер и старая Серафима, в стороне жующая траву.

Все забыли её, как забыл когда-то Блинов, растеребивший ей душу и заставивший её ждать неизвестно чего целых шесть лет. Но Блинов - это Блинов. Это птица другого полета, и, конечно, только такая дура, как она, могла поверить всем его обещаниям.

Он уже тогда ворочал миллионами и поглядывал на всех свысока, так что уж тут говорить... Другое дело Сергей Сергеевич.

По-настоящему они познакомились на берегу тихой Мони, где Эс Эс прятал от подчиненных огромную бутыль со спиртом. Это было его собственное изобретение прятать спирт в речном обрыве, и теперь время от времени он приходил на безлюдный берег, откапывал драгоценный сосуд и отливал спирт на экспедиционные нужды. Май прошел гладко. Но в начале июня начальнику партии показалось, что такой метод хранения самой большой экспедиционной ценности начинает себя изживать. Шоферы, особенно дошлый Максимов, явно о чем-то догадывались, уже дух этого Максимова витал где-то около ямки со спиртом. И тогда начальник решил выбрать в экспедиции личность понадежнее и ставить её, эту личность, на стреме. Выбор пал на Наталью.

Какое-то время их вылазки носили чисто деловой характер, но однажды, накануне очередного банного дня, когда на Моню опустился удивительный бескомариный вечер, Сергей Сергеевич предложил:

- Давай рыбу половим?

- Рыбу? - спросила Наталья. - Давайте.

Они вышли пораньше, солнце стояло ещё высоко, но розоватый туман уже стелился по пойме противоположного берега. Птицы орали без передыху, а далекая кукушка настойчиво требовала, чтобы её спросили: "Сколько мне жить?"

Они до пояса вымокли, пробираясь по травостою к реке, и Сергей Сергеич, как подобает мужчине, шел впереди, приминая траву и немного стесняясь того, что, идя впереди, он неизбежно демонстрирует Наталье свою маленькую, но уже заметную лысину.

Они расположились с тремя удочками и тут же начали таскать темнокрасных, под цвет воды, окуней. Окунь брал жадно, заглатывал крючки, приходилось вспарывать им животы.

Сергей Сергеич преобразился, бегал, громыхая сапожищами от удочки к удочке, подсекал, наживлял, вспарывал, забрасывал, свистя леской, вновь подсекал... Не было того сдержанного начальника партии, которого все побаивались и который сам боялся всего: и воровства, и пожаров, и невыполненного плана, и эпидемий, который спал с заряженной под подушкой ракетницей и с двустволкой под раскладушкой. Сейчас перед Натальей был просто молодой и азартный мужик.

Она тоже бегала, толком не зная, как подсекать, как забрасывать. Наконец она зацепила корягу, порвала леску и выбыла из игры. Разведя костер, она сидела, подтянув к подбородку колени, и глядела то на огонь, то на воду, то на далекий лес, откуда, по мнению Сергея Сергеича, за ними могли наблюдать в бинокль шоферыпрохиндеи.

Потом варили уху, пили разведенный в Моне спирт, а затем курили, лежа на ватниках, глядя за пределы галактики. У обоих в ту ночь появилось странное ощущение, будто бы все вокруг стало другим, будто бы они в первый раз попали на этот обрывистый берег, к незнакомым поваленным елям с вывороченными корнями.

И спящий в тумане лагерь предстал перед ними в новом свете, будто бы они отсутствовали в нем целую вечность.

Шепотом желали друг другу спокойной ночи, по-товарищески жали руки. Спать совсем не хотелось, в результате оба чуть не проспали баню.

Это было в июне, а теперь уже осень, и пора, как говорит Сергей Сергеич, подводить итоги, писать отчеты. Пора тот обрыв, где потом все случилось, а затем повторилось и ещё много раз повторялось, пора тот Великий обрыв назвать по-научному сухо: "Коренной берег с обвально-осыпным склоном".