Джон Андервуд - Код Шекспира

Доктор Льюис горел желанием поведать миру свою безумную теорию и опубликовать новую книгу как можно быстрее. Ту самую, которая теперь находилась в руках Профессора. Последняя серьезная угроза для Имени возникла еще до его рождения, более века назад. Но с ней, как и всегда, успешно справились. Однако сейчас единственное, от чего он всеми силами оберегал великое Имя, самый худший сценарий из всех, удалось предотвратить только чудом. Но ему необходимо было выяснить, а пока сделать этого не удалось, каким образом Льюис пришел к таким ужасным и разрушительным выводам, не говоря уже о том, как мог решиться открыть их всему миру.

«Один костер выжигает другой, одна боль становится меньше перед лицом другой боли», — напомнил он себе.

Он не знал, что станет делать, если не сумеет ничего добиться. Он боялся, что так оно и будет. В конце концов, Льюис продержался почти неделю.

Из соседней комнаты послышалось приглушенное проклятье. Профессор вошел, включил свет и посмотрел на связанного, с кляпом во рту мужчину, который полулежал на диване, его твидовый пиджак был помят и порван, глаза горели яростью и презрением. Поколебавшись пару мгновений, Профессор подошел к нему.

— Есть хочешь? У меня в холодильнике сосиски.

Его пленник быстро закивал головой.

— Если я выну кляп, ты обещаешь, что не будешь кричать?

Новый быстрый кивок.

— Отлично, впрочем, я сомневаюсь, что тебя здесь кто-нибудь услышит, особенно учитывая твое состояние, — пожав плечами, заявил Профессор. — Кроме того, в этих старых домах прекрасная звукоизоляция.

Он вынул кляп, и его пленник закашлялся.

— Воды! — взмолился он.

Профессор прошаркал в маленькую кухоньку, которой не часто пользовались, чтобы достать из холодильника не слишком свежие сосиски и налить воды из-под крана.

— Знаешь, нам с тобой пришлось многое пережить, — проговорил он, складывая все на поднос. — И как сказал старый король: «Наши лучшие времена в прошлом. Махинации, коварства, плутовство и разрушительные беспорядки». [10] Шекспир У. Король Лир. Перевод Б. Пастернака.

В его голосе звучала печаль. С подносом в руках он возвратился в комнату.

— «Благородный верный Кент изгнан! Этим наносится оскорбление честности. Вот что странно!» [11] Продолжение монолога Глостера из «Короля Лира». — резко ответил пленник, мрачно глядя на холодную еду.

Несмотря на тяжелое положение, Льюис не хотел поддаваться этому человеку и мириться с тем, что находится в его власти. Он с трудом подавил в себе желание броситься к подносу, который оставался вне пределов его досягаемости. Руки у него были по-прежнему связаны, и он изо всех сил боролся с отчаянием.

«Неужели это очередная изощренная пытка, придуманная врагом? — подумал он. — Или Профессор слишком занят своими мыслями и просто не заметил, что сделал?»

— Ты представляешь себя Кентом? Вряд ли это так. Скорее ты Гонерилья. Или Йорк, — заявил Профессор, в волнении расхаживая по гостиной.

— Послушайте, я сожалею, что не поблагодарил вас за ваш мизерный вклад, и все такое. Но где моя книга? — резко спросил Льюис. — Неужели вы действительно рассчитываете, что вам сойдет с рук то, что вы меня силой захватили, да еще совершили кражу?

— Кражу? Ты еще смеешь говорить о воровстве? — возмутился Профессор, засунул руку в карман, достал пистолет и, нахмурившись, уставился на него так, словно тот был предметом, которому здесь не место. Глаза Льюиса широко раскрылись. — Итак, сэр Предатель. Если не возражаешь, я хотел бы услышать имена тех, кто знает о твоей гипотезе и поддерживает ее.

Льюис с вызовом покачал головой.

— «Не каркай, черный ангел, нет у меня для тебя еды». [12] Шекспир У. Король Лир. Перевод Б. Пастернака.

— С меня достаточно.

Профессор подошел к нему и с яростью, удивившей его самого, ударил Льюиса в лицо рукоятью пистолета, потекла кровь.

— «Из ничего не выйдет ничего. Так объяснись». [13] Шекспир У. Король Лир. Перевод Б. Пастернака.

Ему потребовалось нанести лишь два удара, чтобы услышать имя.

«Проклятье, — подумал он, — еще один вонючий иностранец».

Льюис, в глаза которому текла кровь, заморгал и с ужасом уставился на своего мучителя, который снова принялся расхаживать по комнате, словно пытаясь заставить себя сделать нечто такое, о чем и подумать было страшно. Он слышал его тихое бормотание, постепенно набиравшее силу, и узнал строчки из «Короля Лира»:

У Льюиса упало сердце, и он страшно побледнел.

— Неужели после стольких лет… — начал он.

Профессор посмотрел на него, и в его глазах появилась мольба.

— Почему ты совершил эту отвратительную вещь?

— Что? Написал правду?

— Чушь! Ты же знал, какой вред это причинит мне и всему, ради чего я работал. Неужели ты так меня ненавидишь? — В его словах появилась внутренняя сила.

— Нет! Ни в коей мере! Если честно, я не понимаю, почему вы принимаете происходящее на свой счет. Но я готов обсудить с вами мою книгу, если вы будете так добры, что развяжете мерзкую веревку и вспомните о здравом смысле.

— Чтобы ты смог со мной справиться, а затем побежать к своему издателю? Я не стану этого делать.

— Чтобы я смог что-нибудь съесть и попить. — Его тон из умоляющего превратился в вызывающий. — Что я должен вам сказать? Мне правда искренне жаль, что вы так к этому относитесь.

Профессор отвернулся и покачал головой.

— Знаешь, я тебе не верю.

Приняв окончательное решение, он резко повернулся и наставил пистолет на свою жертву.

— Прекратите! — завопил Льюис. — Вы что, сошли с ума?

— «Что он безумен, то правда; правда то, что это жаль, и жаль, что это правда». [14] Шекспир У. Гамлет. Перевод М. Лозинского.

Десмонд Льюис издал короткий крик ужаса, когда его тюремщик прицелился и нажал на курок. Он успел заметить короткую вспышку света и почувствовать удар, а потом мгновение боли, затем все вокруг затянул красный туман, и он уже больше ничего не видел.

Профессор вздохнул и медленно опустил оружие. А потом, как евреи, увидевшие реки Вавилона, сел и заплакал о том, что потерял.

Он не чувствовал никакого удовлетворения от того, что кара настигла его врага, только печаль. А хуже всего то, что это еще был не конец. Во-первых, ему предстояло решить проблему с журналистом. И как можно быстрее, потому что кто-нибудь очень скоро начнет задавать вопросы. Если не сам журналист Флеминг, так кто-нибудь другой.