Камилла Лэкберг - Вкус пепла

— Да ну тебя!

Он действительно был прав — за Эрикой не водилось кулинарных талантов.

Поболтав немного и обменявшись новостями, Эрика встала.

— Я только посмотреть, как там Майя.

Она высунулась в приоткрытую дверь и заглянула в коляску. Странно! Майя, наверное, спряталась с головой под одеяло. Стараясь не шуметь, она осторожно отстегнула верх и отвернула покрышку. И тут ее охватил панический ужас. Девочки в коляске не было!

Мартин сел, и в спине раздался громкий треск. Он потянулся, чтобы расправить кости, — во время переезда пришлось перетаскать столько ящиков и разной мебели, что сейчас он чувствовал себя как старик. Внезапно его осенило, что проводить несколько часов в гимнастическом зале, пожалуй, было бы неплохо, только понял он это задним умом. К тому же Пия говорила, что ей нравится его высокая фигура, поэтому он не видел причин что-либо в нем менять. И все-таки спину чертовски ломило.

Однако они все очень здорово устроили, этого он не мог не признать. Пия решала, куда что ставить, и результат получился гораздо более впечатляющим, чем все то, чего ему удавалось достигнуть в своих холостяцких квартирах. Мартину, правда, хотелось бы сохранить немного больше своих вещей. Сейчас уцелели только его стереоустановка, телевизор и книжная полка из ИКЕА — ибо лишь эти три предмета заслужили одобрение в глазах Пии, все остальное было безжалостно отправлено на свалку. Больше всего он жалел о старом кожаном диване, который прежде стоял у него в гостиной. Он и сам понимал, что эта вещь знавала лучшие дни, но память… Такие воспоминания!

Хотя если хорошенько подумать, то, возможно, как раз по причине лишних воспоминаний Пия и забраковала диван так решительно, заменив новым, модели «Дюймовочка» от фирмы ИКЕА. Согласилась она также оставить старый кухонный стол соснового дерева, но тут же купила скатерть, которая полностью скрыла его от глаз.

Ладно! Все это — песчинки в колесе. Пока что в совместном проживании не обнаруживалось никаких негативных моментов. Ему нравилось каждый день возвращаться после работы к Пие, забираться на диван и смотреть какую-нибудь чепуху по телевизору, когда, прикорнув у него на коленях, рядом лежала Пия; нравилось укладываться на новой двуспальной кровати и вместе засыпать. Все было именно так замечательно, как ему мечталось.

Он знал, что полагается больше скучать по удовольствиям вольной холостяцкой жизни — во всяком случае, так говорили некоторые из его друзей, но он тосковал по тем дням не больше, чем по прелестям похмелья. А Пия… Пия просто чудо!

Прогнав с лица дурацкую улыбку молодожена, Мартин стал искать телефон Флоринов. Набирая номер, он понадеялся в душе, что трубку возьмет не старая ведьма. Матушка Шарлотты напоминала ему карикатурную тещу.

Ему повезло — трубку взяла Шарлотта, и он почувствовал прилив жалости, услышав ее тусклый голос.

— Алло, здравствуйте. Это Мартин Мулин из полицейского участка Танумсхеде.

— По какому вы поводу? — осторожно осведомилась Шарлотта.

Мартин прекрасно понимал, что звонок из полиции пробуждал одновременно и надежды, и ожидание чего-то ужасного, поэтому быстро продолжил:

— Я звоню потому, что нам нужно кое-что с вами обсудить. Вчера нам сообщили, что Саре кто-то угрожал накануне… — Тут он запнулся. — Накануне ее гибели.

— Угрожал? — повторила Шарлотта, и он мысленно увидел вопросительное выражение на лице, с которым она это произносит. — Сара ничего такого не говорила. Кто это сказал?

— Ее подружка Фрида.

— Но почему же она раньше не сказала?

— Сара взяла с нее обещание молчать. Фрида говорит, что это был секрет.

— Но кто этот человек? — Шарлотта только теперь собралась с мыслями и задала главный вопрос.

— Фрида не знает его, но дала описание: мужчина, пожилой, одетый в черное, с седыми волосами. Вероятно, он обозвал Сару сатанинским отродьем. Не знаете ли вы кого-нибудь, кто подходит под это описание?

— Еще бы не знать! Знаю, — жестко произнесла Шарлотта. — Разумеется, знаю!

За последние дни боль усилилась. В желудке словно поселился голодный зверь, который рвал его когтями.

Стиг осторожно перевернулся на бок. Он никак не мог найти удобное положение: как ни ляг, все время где-нибудь больно. Но хуже всего была боль в сердце. Он все чаще думал о Саре. Как они с ней часто вели долгие, серьезные беседы обо всем на свете — о школе, друзьях, о ее мыслях по поводу всего, что происходило вокруг. Ему казалось, что никто больше не находил времени узнать ее с этой стороны. Все обращали внимание на ее резкость, шумливость, на то, что было в ней раздражающего. Сара же реагировала на их представление тем, что вела себя еще более буйно, еще больше шумела, била и ломала вещи. Порочный круг обманутых взаимных ожиданий, из которого никто не мог найти выход.

А с ним она становилась спокойной, и он тосковал по ней до сердечной боли. Он видел в ней столько черт Лилиан — ее силу, решительность, резкость, за которой скрывались такие неисчерпаемые запасы любви и заботливости!

Словно услышав его мысли, Лилиан вошла в комнату. Стиг был так глубоко погружен в себя, что даже не услышал, как она поднималась по лестнице.

— Вот тебе кое-что на завтрак. Я ходила в магазин и купила свежих булочек, — весело защебетала она, но при одном виде того, что лежало на подносе, у него взбунтовался желудок.

— Я не голоден, — попытался он робко возразить, но сразу же понял, что это бесполезно.

— Тебе нужно кушать, если ты хочешь выздороветь, — заявила Лилиан беспрекословным тоном сиделки. — Дай-ка я тебе помогу!

Она подсела к нему на кровать, взяла с подноса чашку с простоквашей и, осторожно набрав ложечку, поднесла к его губам. Он нехотя открыл рот. От первого же глотка простокваши его едва не вырвало, но он все же удержался. Ведь Лилиан желала ему только добра, и он знал, что в принципе она права. Если не будешь есть, никогда не выздоровеешь.

— Ну, как ты теперь себя чувствуешь? — спросила Лилиан, протягивая ему булочку с маслом и сыром так, чтобы ему удобно было откусить.

Он с трудом проглотил кусок и, выдавив из себя улыбку, сказал:

— Мне кажется, что уже получше. Ночью я хорошо поспал.

— Как приятно это слышать! — Лилиан погладила его руку. — Со здоровьем нельзя шутить, поэтому обещай мне, что сразу скажешь, если вдруг почувствуешь себя хуже. Леннарт был точно такой же, как ты, неисправимый упрямец. До последнего отказывался показаться врачу, а когда согласился, то было уже поздно. Я порой думаю — вдруг он остался бы в живых, если бы я была понастойчивей.

Устремив опечаленный взгляд в пространство, она застыла с ложечкой в руке, не донеся ее до больного.

Стиг тоже погладил ее по руке и стал утешать: