Крейг Макдоналд - Убить Хемингуэя

Ханна и Крис сидели в вестибюле, пили кофе и спорили по поводу последовательности рассказов, когда кто-то сказал, что Мэри Хемингуэй «наконец отдала Богу душу».

– Вот теперь начнутся игры, – заметил профессор английской литературы с усмешкой.

Ханна только печально покачала головой.

Они похоронили старую женщину на участке в нескольких футах от правой руки ее знаменитого мужа, между вечнозеленых деревьев.

Мэри Уэлш, средней руки журналистка из Миннесоты, сама выбрала себе надгробный памятник, который был двойником того, что украшал могилу ее мужа, лауреата Нобелевской премии. Мэри единственная из жен Папы была похоронена рядом с ним и под его фамилией.

У их ног – могила пастуха-баска, вокруг – могилы простых местных жителей, их мертвых приятелей.

Показывая пальцем на большой надгробный камень, Бриджит спросила:

– А где отец? У него такая же могила?

– Нет, не такая. – Ханна взяла дочь за руку.

В углу кладбища в Кетчуме, куда редко заходил кто-нибудь, кроме кладбищенского сторожа, Ханна отыскала маленький заброшенный участок, где земля уже частично осыпалась, а из углубления росло какое-то странное растение. Ханна вырвала его, надеясь, что оно не ядовитое.

Из ямки криво торчала маленькая табличка, на которой, помимо прочего, было написано:

Здесь лежит Ричард Полсон

«В многом знании много печали…»

Впервые увидев надпись на камне, Ханна пожалела, что заказала такую презрительную эпитафию для покойного профессора. Тут она вспомнила, какую эпитафию предложила сначала, полушутя, – продавец надгробий даже едва не бросил трубку: «Он пил все, что нельзя было съесть, и вот теперь он мертв, как Флеб» [51].

Когда они вернулись в гостиницу, Бриджит уселась на кровать и начала листать рукопись матери, которую Ханна сентиментально взяла с собой в свою последнюю поездку в Кетчум.

Бриджит снова аккуратно сложила страницы в стопку, которая показалась ей такой тяжелой. Закусила губу:

– Здесь все правда, мама?

– Здесь все, как мне было рассказано, до последнего слова.

– Мам, а какого черта ты собираешься со всем этим делать?

Если честно, то Ханна продолжала относиться к этому так, как когда-то сказала Ричарду: если станет известно, что Хема пристрелила жена, пострадает миф. Величие Папы пострадает от воплей таблоидов, которые начнутся после обнародования признания Мэри, что она убила своего всемирно любимого мужа.

Но откровение, сделать которое публичным было во власти Ханны, было чем-то иным.

Как будет мир относиться к Хемингуэю, если узнает, что он явился жертвой убийства из милосердия? Как это Гектор сказал давным-давно? Напечатай легенду?

Угрожает ли эвтаназия от рук жены месту Папы в Каноне? Разумеется, она навредит Папе в глазах критиков и ученых, которые все еще придерживались стандартной интерпретации работ Хема. Эвтаназия никак не сочеталась с образами сильных, немногословных мужчин, уничтожить которых можно, но победить нельзя. Эти Папины последователи почти наверняка посчитают поведение Папы, умолявшего жену снести ему голову с плеч, трусливым. Может быть, даже более трусливым, чем если бы он вышиб себе мозги самостоятельно.

Когда они остались одни после признания Мэри, она попросила Гектора высказать свое мнение по этому поводу, и он сказал:

– Возможно, пусть лучше люди тешатся мифом, Ханна. Я голосую за это. Сделала это Мэри или нет, но Хем в любом случае рано или поздно покончил бы с собой. Он нашел путь. И имел право умереть.

Иногда Ханна думала, что Мэри надула ее и Гектора. Какую более удачную месть может придумать презираемая вдова, чем взять на себя ответственность за последнее, самое знаменитое деяние своего мужа? Претензии Мэри на убийство Хема, по сути, крали у Папы последнее, что ему действительно принадлежало.

Вообразила ли Мэри или, еще хуже, подстроила убийство Хемингуэя? Было ли безумное признание Мэри результатом переизбытка абсента?

Ханна очень надеялась на это. В любом случае это была чертовски впечатляющая история – сомнительного качества откровение, на основе которого можно сделать неплохую карьеру в таблоидах.

Но что делать потом?

Может быть, намекнуть, что пьяный, безумный Скотт Фицджеральд имитировал собственную смерть и сжег больницу «Хайленд», загубив при этом девять жизней?

Или поведать завораживающую историю о смерти Вирджинии Вульф, которую утопил ее собственный кузен (он был под подозрением как Джек Потрошитель), Джеймс Кеннет Стефенс?

Или что-нибудь похуже. Высказать предположение, что вовсе не Папа погиб июльским утром в холле под спальней Мэри? Что Папа имитировал свою смерть и сам жив-здоров? Неплохо добавить о случаях, когда его якобы видели.

Черт, Ханна знала другого писателя такого склада, который именно так бы и поступил, будь он проклят.

Это была бы грязная, хотя и доходная, карьера.

Через закрытые жалюзи сверкнула молния. Сильный ветер бил по стеклам потоками дождя. Над ней висело вечное сомнение: печатать или уничтожить?

– Я никогда не смогу решить, Бриджит, – сказала Ханна. – Оставляю решение тебе. Ты об этом позаботишься. Храни рукопись. Уничтожь ее… или опубликуй. Тебе решать.

Бриджит кивнула. Потом произнесла:

– Ты закончила роман, который начала вместе с Гектором?

Ханна снова покачала головой, не глядя дочери в глаза.

В ту ночь после похорон матери Бриджит Макартур вспоминала Папу.

Носильщик в красной куртке сложил в купе большие чемоданы Бриджит и маленький саквояж с рукописью матери, содержащей рассказ Мэри о том, что на самом деле случилось в то утро второго июля 1961 года.

Купе Бриджит было небольшим, но достаточным, чтобы вытянуть ноги во время длинного путешествия из Парижа в Швейцарию.

Бриджит в последний раз взглянула на маленький саквояж, потом посмотрела на часы. До отправления поезда еще полчаса.

Она вышла погулять под стеклянной крышей Лионского вокзала, сквозь которую можно было видеть быстро бегущие тучи, которые были почти не видны в сгущающихся сумерках. Время от времени она посматривала на мужчин и женщин, которые садились с пустыми руками в экспресс Париж – Лозанна.

Бродя между киосками печати и закусочными тележками, Бриджит купила пару журналов и бутылку «Эвиан». Потягивая воду, она посмотрела в окно на шикарно одетую публику, обедающую в вагоне-ресторане. Голуби, которые летали под стеклянным сводом, опускались у ее ног в поисках пищи. Она отломила кусок хлеба от бутерброда и покрошила его для птиц.