Питер Устинов - Крамнэгел

Как уныло подытожил потом результаты сэр Невилл в разговоре с сэром Аароном:

— Раньше говорили: «Слишком мало и слишком поздно». А теперь надо сказать: «Слишком мало и слишком далеко».

— До тех пор, — пробурчал в ответ сэр Аарон, — пока обстоятельства еще позволяют нам жить, сохраняя иллюзию комфорта и мираж благосостояния, управлять страной через парламент, вести дела через министерства, а на самом деле править ею из клубов, всегда что-нибудь будет казаться «слишком», а иное чем-то еще.

— Верно, — согласился сэр Невилл с присущим ему ненавязчивым лукавством.

— И дай бог, чтобы так было всегда. Выпьем за это.

Тем временем комитет, столь успешно созданный Эди в родном Городе, начал выдыхаться. Жизнь, к несчастью, не остановишь; и в общей сумятице убийств, изнасилований, грабежей, похищений, сидячих забастовок в служебных помещениях, сидячих забастовок перед входом в служебные помещения, демонстраций за и против, сексуальных извращений, наркомании, избиений и нападений, нюни, распущенные по поводу начальника полиции, влипшего в невероятную историю, и его отважной половины не могли надолго завладеть вниманием публики. Комитет провел два-три заседания и тщательно разработал план предстоящей кампании, осуществление которой, как всегда в подобных случаях, требовало изрядных средств. Но поскольку деньги в фонд комитета жертвовались весьма неохотно и в скромных размерах, то в итоге вся грандиозная программа действий оказалась на мели. Выжав, согласно своему обыкновению, из этой авантюры минимально возможное количество дивидендов, генерал Камбермор проявил достойную стратега мудрость и сказался больным. Попытки Эди привлечь к своей кампании людей за пределами Города не увенчались успехом. Газеты считали, что уже внесли свой вклад в борьбу, опубликовав передовицы, но редакторов разочаровала вялая реакция читателей, а даже такие великие издания не могут позволить себе отдавать свои страницы не пользующимся успехом темам из боязни потерять читателей, объясняли Эди редакторы. Не помогла, разумеется, деятельности комитета и распространенная по газетам фарисейская статейка, которую сочинил Ред Лейфсон, сидя в своей инвалидной коляске, столь же далекой от житейских бурь, как папский престол. «Что же сталось с великой кампанией по спасению начальника полицейского управления Крамнэгела, начатой с такою помпой не кем иным, как генералом Камбермором и вечной полицейской женушкой Эди Крамнэгел, — кампанией, которая уже обошлась бывшей Великой Британии в половину национального дохода от продажи сыра «Чеддер» в будущем году? Неужели мои друзья и коллеги читатели (привет вам) сыты по горло старомодными рыданиями в платочек и уже готовы забыть тех, кто все равно сошел с пробега?»

Эди возмутилась злобным тоном статьи, но редактор лишь пожал плечами:

— Газета есть газета, Эди, вы же понимаете. Вы ведь напечатали у нас, что вам было нужно, факт? Публике начхать на то, что говорят газеты, если это говорят газеты. То ли Уолт Уитмен сказал, то ли Орсон Уэллес, то ли еще кто — неважно, кто именно, важно, что правильно сказал. Поймите, Эди, у Реда Лейфсона в нашем Городе полно врагов. Мы только потому его и держим: ведь по большей части его читают из злости. А эта его статейка только вызовет сочувствие к вам, честно говорю.

Правильно. А дело было в том, что мало кто любил Крамнэгела, когда тот был на вершине славы, и факт падения никоим образом не способствовал увеличению числа его сторонников. Не нашлось значительной поддержки и среди законодателей общественного мнения — вот ведь другой источник дохода, откуда можно было ждать крупных сумм при небольшом количестве жертвователей. Так называемое свободное общество никогда не отличалось милостивым отношением к своим жертвам. Оно неизменно проявляет больше благотворительности, чем милосердия, потому, наверное, что затраты на благотворительность снижают сумму налогообложения, а милосердие лишь попусту съедает время. У столпов местного общества, привыкших думать лишь о наиболее легких путях обогащения и об образе жизни, наглядно демонстрирующем успех, просто не оставалось времени ни на что, кроме удачливых и прибыльных деяний, особенно с тех пор, как исполняющим обязанности начальника полиции назначили Ала Карбайда, тут же переставшего показывать зубы. Напротив, Ал относился теперь к Джо Тортони, Бутсу Шиллигеру, Милту Роттердаму и другим широко известным в обществе бандитам и мошенникам со всей почтительностью, какая подобает их высокому положению на социальной лестнице. Мэр Города даже устроил на своем ранчо небольшой ужин с купанием в бассейне, на который пригласил всех почтенных мошенников вместе с достаточно гибкими представителями юридического и политического мира, причем счел возможным включить в число гостей и Карбайда, чего он никогда не позволил бы себе с его предшественником, так как Крамнэгел всегда казался ему человеком слишком глупым, на которого нельзя положиться ни в добром деле, ни в злом. А поскольку мэр считал — и временами даже искренне, — что ухитряется творить добро посредством зла (исходя из той логики, согласно которой лекарства для больных можно покупать и на фальшивые деньги, если никто не знает, что они фальшивые), он, вполне естественно, чувствовал себя намного спокойнее, имея дело с откровенной осведомленностью Карбайда нежели с неуклюжим лукавством Крамнэгела.

Единственное, чего смогла добиться Эди от тех, кто присутствовал на чествовании Крамнэгела три месяца назад, было сочувственное письмо от губернатора, подписанное в его отсутствие (отсутствовал он, надо полагать, в соседней комнате) секретарем, да обещание монсеньора Фрэнсиса Ксавьера О'Хэнрэхэнти послать Крамнэгелу составленный им сборничек утешительных изречений для тех, кто сбился с пути истинного, с предисловием архиепископа Бостонского.

Хотя звезда полицейской славы Крамнэгела быстро закатывалась, на его горизонте уже начала восходить другая. Поскольку старик Гарри стал для него исповедником, которому он изливал всю накопившуюся в душе горечь, они частенько усаживались поболтать в уединенных уголках тюрьмы. Вернее, говорил — и без удержу — Крамнэгел, а Гарри слушал, как ребенок, раскрыв рот. Пробелы в своих познаниях Крамнэгел заполнял фантазией и вскоре стал для старика светочем премудрости. Крамнэгел говорил о Джесси Джеймсе, Малыше Сиско, Диллинджере, Аль Капоне, Эллиоте Нессе так, будто лично знал их всех и не раз обменивался с ними словами и пулями. Его рассказы о старых американских гангстерах были опоэтизированы той же романтической эйфорией, которая заставила людей забыть весь ужас воздушных боев первой мировой войны и придала им характер прекрасного эпоса.