Димитр Пеев - Зарубежный детектив

— Немедленно переселите меня в прежний номер! — крикнул он и тут же подумал, что уже разыгрывает роль полицейского начальника — орет, приказывает.

— Конечно, сей момент, — забормотал трактирщик, кланяясь. Двое рабочих, сидевших в углу, недовольно обернулись. Все в зале примолкли, как бы выражая учителю свое неодобрение.

— Утром я уезжаю! — провозгласил он еще громче. — А с полицией я ничего общего не имею! — подчеркнул он, обращаясь к столу, где сидели рабочие. — Понимаете, ничего! Вы меня с кем-то путаете!..

Но никто не прореагировал на его речь. Красл выбежал из трактира как был, голодный и неумытый. Может, дадут поесть у Риссига? Вот уже он с надеждой думает о фабрикантах и со страхом — о собственных земляках!..

Почти бегом одолев темные улицы, он лишь у дверей замка перевел дух. Все окна были ярко освещены, слышались звуки флейты. Мелодия Моцарта, его любимого композитора. Он стоял благоговейно, на минуту забыв обо всем, тихонько насвистывая мелодию. В это время мимо пролетел камень. Он обернулся во тьму. Что-то ударило его в плечо. В поселке послышался свист. Поблизости от замка ему ответили. Потом раздался выстрел. В замке сразу перестали играть. Красл присягнул бы, что пуля просвистела совсем рядом. Однако он не шелохнулся — отличная мишень на фоне освещенных окон. Таким, окаменевшим на месте, его застали охранники и уланы Риссига, выбежавшие из замка. Он стоял недвижно, из глаз текли слезы, как у обиженного ребенка.

— Вот теперь вы сами убедились, — молодой Риссиг закурил сигару, сидя напротив Красла в удобном кресле у дверей салона, в котором музыканты продолжали играть Моцарта. — Так же они относятся к нам. Ни с того ни с сего ненависть, камни и вот, наконец, убийства!

Георг Риссиг был высокий красивый мужчина, плечистый, с черной гривой густых волос. Он держался любезно и учтиво, лишь иногда сквозь эту маску прорывалась злость или озабоченность.

— Бандиты! Откуда они только берутся в наших краях, не понимаю! — Фабриканту не сиделось на месте, он встал, поправил сюртук из превосходного английского сукна и продолжал, словно оправдываясь перед самим собой: — В детстве я вместе с детьми тогдашних рабочих ходил играть на отцовскую фабрику. Я знал всех рабочих по именам, в воскресенье они молились в костеле, сидя на наших скамьях, на святках всегда получали подарки. Те люди не стали бы убивать. Они были кроткие, как голуби, благодарные за то, что не должны голодать в своих горных деревнях. Вы видели, как там живут? В каждой избе полно детей, а поля скудные, полоски, похожие на лапшу, и так из поколения в поколение. Пили кофе из жженого сахара, козье молоко только на продажу. Вот что такое настоящая нищета. Всем, кто у меня на фабрике жалуется, я говорю: а зачем вы здесь? Почему не возвращаетесь домой? Не хотите? Значит, у меня получше? Понаехало сюда к нам голодающих со всей страны. Среди них и те, которые нарушают закон, бродяги, преступники, поднимающие руку на своих ближних. Не понимаю, откуда они берутся в таком количестве? Теперь я на улицу даже опасаюсь выходить... Вы сами видели, что они делают, ваш долг рассказать об этом в Праге. Я знаю, что вас послал доктор Х. Вот вы ему растолкуйте, кого он защищает в своем журнале — убийц и бунтовщиков! С прежними рабочими старый Риссиг всегда мог договориться. Мы жили как одна семья. Но с этим сбродом, который стекается сюда бог знает откуда, нужна твердая рука. Иначе они нас перестреляют!

Красл не мог вставить ни слова. Он и держался на ногах лишь благодаря французскому коньяку, которым подкрепился в гостиной. Со страхом думал он о том, как пойдет из замка в гостиницу один, в кромешной тьме. Теперь он понимал, каково было Риссигу, когда под окнами замка собралась тысячная толпа.

— Но почему вы всех берете на свою фабрику? Разве нельзя выбрать?

— Ну что вы! На нынешнем производстве не нужна особая квалификация, главное — быстрота и дешевизна. Вы не знаете коммерческого мира. Я два года провел в Англии, там разорившиеся фабриканты буквально под мостом ночуют. Не дай бог так кончить! В коммерции царствует закон конкуренции. Я не могу делать, что мне хочется. Некоторые думают, почему бы Риссигу не повысить расценки, а не понимают, что от этого вздорожает продукция. А дорогую никто не купит, вот и будем все сидеть без хлеба. И я, и они! Если у англичан материя будет дешевле, у австрияков тоже, моей фабрике каюк! Развалится, как замок моих соседей Эренбергов. Если я хочу добиться успеха, я должен продавать дешевле других. И никаких сантиментов! Рабочие могли бы это понять. Могли бы иметь хоть чуточку национальной гордости! Ведь мы с отцом построили здесь самые крупные в стране текстильные предприятия. В этом и их заслуга! Есть чем гордиться, не правда ли?

Красл ощущал приятную теплоту коньяка. Он налил еще.

— Ваш отец не сразу стал фабрикантом?

— Мой отец начинал лавочником. — Риссиг высоко поднял голову. — И я этого не стыжусь! Тридцать лет назад он торговал ситцем на ярмарках. А сегодня... Сегодня я могу покрыть золотом весь его тогдашний ларек!

— Вы говорили, что приходится экономить, однако...

— Покрыть золотом десять ларьков мне станет дешевле, чем прибавить рабочим тридцать крейцеров в день. Таков закон коммерции! Вам и вашему другу доктору следует немного получиться, прежде чем настраивать рабочих против хозяев. Вот вы посмотрели на нашу жизнь собственными глазами — кого мы здесь так уж эксплуатируем?.. Кстати, вы уже видели Альбинку?

Ее поместили в прекрасной комнате для гостей с видом на парк. Роскошная мебель, на стенах английские гравюры. Каждый день ее будет навещать врач, на кухне специальный повар стряпает особо питательные кушанья строго по указаниям врача. Старая госпожа Риссиг, хрупкая дама лет шестидесяти, сидела у изголовья больной и читала вслух.

— Почему ты не с гостями? — удивился Георг Риссиг. Красл чувствовал, что барон едва сдерживает раздражение. — Ради тебя там исполняют Моцарта....

— Я не могу слушать музыку в обществе твоих друзей, Георг, — сказала пани Риссиг задумчиво. Словно не расслышав реплики матери, Риссиг представил Красла. Альбинка встретила его улыбкой. Все здесь очень к ней внимательны. Пани Риссиг обещала устроить Альбину в пансион в Броде. Она станет барышней...

— Мы здесь всем помогаем... — скромно сказала пани Риссиг.

— Но главным образом нашим друзьям и их детям. Ведь Павлата тоже был своего рода маленьким Риссигом, — усмехнулся Георг. — На чешский лад! Он бы далеко пошел, имел уже приличный доход.

Казалось, что теперь-то уж Красл может уехать со спокойной совестью. Альбина пристроена, убийца раскрыт. Деньги на памятник можно передать учителю, а в Праге обо всем доложить доктору Х.