Виталий Гладкий - Золото гетмана

Убивали всех, невзирая на пол и возраст. Кровь лилась рекой. Даже Василий, охваченный жаждой истребления, невольно содрогнулся, когда один из гайдамаков с безумным смехом бросил в огонь годовалого ребенка.

– Батьку! – Василий умоляюще посмотрел на Гамалею, который, как обычно, находился рядом с ним. – Может, хватит?

– Ты думаешь, я могу их остановить? – сурово ответил Мусий. – Тем, кто пьет чужую кровь, следует знать, что расплата неотвратима.

Сказав это, Гамалея мощным пинком, совсем не соответствующим его преклонному возрасту, выбил дверь, и они ворвались в какую-то лавку. В ней не было никого. Неожиданно в углу, под прилавком, послышался шорох. Василий бросился туда, как кот за мышью, и выволок на свет ясный человека, прятавшегося за ворохом разного барахла. Он коротко замахнулся, но тут же его рука с саблей застыла на полпути, схваченная железной дланью Гамалеи.

– Остановись! – скомандовал Мусий. – Ты погляди, кто перед тобой.

– Лейзер?! – Василий отступил назад.

– Пан Мусий?! – полумертвый от страха шинкарь заплакал. – Пан Мусий… Не убивайте бедного еврея! Я перед вами ни в чем не винен! Вы ж меня давно знаете… Я всегда ссуживал казаков деньгами под мизерный процент. Я сделаю все, что ваша душа пожелает! Может, вам золото нужно? Так я дам… только здесь у меня нету. Но я привезу, куда скажете. Клянусь моими детьми!

– Как ты тут оказался?! – грозно спросил Гамалея.

– Ой, пан Мусий, все моя жадность… Вы ж знаете, что Сечь опустела и в ней торговому человеку уже делать нечего. Ицко, чтоб его черти колотили, сманил меня сюда. Говорит, гешефт будет такой, что пальчики оближешь. Пан Лянцкоронский подати берет самый мизер, лишь бы к нему люди торговые ехали.

Мусий выглянул на улицу и, увидев бегущих по улочке гайдамаков, торопливо спросил:

– Погреб тут есть?

– Есть, а как же.

– Лезь в погреб, а я завалю крышку мусором. Быстрее!

– Пан Мусий, я никогда не забуду…

– Лезь, кому говорю, нехристь, пока я не передумал! Быстрее!

Лейзер нырнул в узкий люк, а Гамалея вместе с Василием набросали сверху скобяных изделий, на которые никто не позарится. В дверь лавки заглянул Демко Легуша и облегченно вздохнул:

– Хух… А я думаю, куда вы запропастились? – Он вытер рукавом вспотевший лоб.

– Передай братчикам, что пора закругляться. Неровен час, подоспеют отряды шляхты…

Демко убежал. Спустя полчаса из крепости начали выезжать возы, нагруженные добром. Гайдамаки брали не все подряд, лишь золото, серебро, драгоценности, оружие и добротную дорогую одежду. Вскоре окрестности Жванца опустели, и когда взошло солнце, то его лучи осветило уже догорающий замок. Длинный дымный шлейф тянулся на многие версты, и посполитые, работающие на полях, смотрели на него с тревогой – неужели снова война?..

В начале мая 1723 года по разбитой колесами мажар дороге вдоль правого берега речки Громоклеи ехал молодой казак-запорожец. Одет он был богато: суконный жупан фиалкового цвета с золочеными пуговицами, широкий кожаный пояс, окованный чеканными серебряными бляхами, шапка соболиная с бархатным верхом, сапоги из красного крымского сафьяна, вышитые серебряными нитями… Кроме того, из одежды у него была еще и бурка, притороченная к седлу вместе с тугими саквами.

Что касается оружия удальца, то и оно было на загляденье. Карабела-адамашка в дорогих ножнах, превосходный мушкет, приклад которого был инкрустирован перламутром, и два пистоля работы французских мастеров – все это представляло собой большую ценность. Не говоря уже о превосходном английском жеребце, который нетерпеливо грыз удила, порываясь пойти в галоп. Но казак придерживал своего скакуна; и не потому, что не торопился, а по причине поэтичности своей натуры.

Он любовался пейзажами, которые в этот ранний час казались сказочными. Весна выдалась ранней, земля быстро зазеленела и расцвела. Солнце уже поднялось над горизонтом, и крупные капли росы сверкали словно бриллианты. Россыпи самоцветов были везде, куда не кинь глазом: и на деревьях, и на придорожных кустах, и на траве.

Проезжая мост через неширокий и прозрачный, как стекло, приток Громоклеи, запорожец – это был Василий Железняк – придержал коня, чтобы посмотреть на рыбьи игры. Молодая щука пыталась поймать карасика и все тщетно – он был словно заворожен. Со стороны даже создавалось впечатление, что шустрый карась наслаждается опасным приключением. В конечном итоге разочарованная хищница бросила эту затею и скрылась в зарослях камыша, а храбрый карась присоединился к безмолвным зрителям захватывающего поединка – такой же мелюзге, как и сам.

Рассмеявшись, Василий переехал мост и дал, наконец, волю коню, благо теперь он свернул со шляха на мало езженную проселочную дорогу, которая по этой причине была гладкая как скатерть – без выбоин и колдобин. Жеребец помчался с такой скоростью, что в ушах засвистело; казак уже не смотрел по сторонам, а лишь вперед. Вся его поза выражала огромное нетерпение. Будь у него такая возможность, он поднялся бы в небо и соколом полетел к намеченной цели…

Ватага Мусия недолго гуляла по Подолии. Обеспокоенные дерзостью гайдамаков, польские власти с трудом собрали отряд в полтысячи сабель и поставили ему задачу во что бы то ни стало поймать этого «здрайцю» атамана и посадить его прилюдно на кол – чтобы другим было неповадно разбойничать.

Для польской администрации в крае собрать столь большой отряд было непростой задачей. Польское государство в ту пору имело незначительные военные силы. В 1717 году своевольная шляхта добилась ограничение постоянной армии до 24 тысяч, что царю Петру было на руку. Тем временем соседка Польши, небольшая Пруссия, держала под ружьем сто тысяч человек, а Россия – двести.

Фактически Польша имела в постоянной готовности всего 17—18 тысяч жолнеров. Для такого большого государства, каким являлась Речь Посполита, это были совсем мизерные силы. Из них 12 тысяч стояли в самой Польше, остальные находились в Литве. Польская армия была разделена на четыре так называемые партии: великопольскую, малопольскую, сандомирскую и украинскую. (Партия означала дивизию или корпус.) И огромную область Правобережной Украины, три большие губернии – Волынскую, Подольскую и Киевскую, – охраняла всего одна дивизия, в которой не насчитывалось и четырех тысяч солдат.

В конечном итоге ватагу Мусия Гамалеи полякам удалось разбить. Последний бой был знатным, спаслись немногие, в основном пластуны, которые умели раствориться буквально на глазах. Наверное, Мусий был неправ, когда отказывался принимать в ватагу, состоящую из казаков, крестьян и пахолков. Так, по крайней мере, думал Василий и сказал об этом своему наставнику. Тогда у них было бы не сотня гайдамаков, а больше тысячи. На что Гамалея резонно ответил ему: «Не лезь поперед батьки в пекло. Еще не пришло время народ поднимать. Всякому овощу свой час. Люди еще не готовы, как при Хмеле, дружно подняться и пустить панов под нож».