Сэм Льювеллин - Кровавый удар

— Я починю лодку, — сказал я.

— А это долго? — с подозрением спросила она, как будто боясь, что это окажется не очень долго.

— Сегодня не кончу, — пообещал я.

Она улыбнулась. Улыбка, радостная и удивленная, преобразила ее.

— О! — притворно огорчилась она. — Какая жалость!

Я выволок лодку на сушу с помощью блока и талей, которые нашел в сарае, и стал законопачивать ее дегтем, расплавленным в консервной банке. Солнце пригревало мне спину. Надя пела. Я работал медленно и методично, не потому что так было надо, а просто мне хотелось, чтобы эти минуты длились подольше. Мы купались, ныряя с пирса, плавали над черными камнями, лежащими на дне. Волосы Нади струились в прозрачной воде, как у русалки. Мы занимались любовью на теплой отмели, скользя в шелковистом иле. Потом мы медленно поплыли назад к пристани.

Я снова спустил лодку на воду. Солнце стояло низко на северо-западе, небо горело, как фейерверк. Надя откопала где-то бутылку водки. Мы выпили ее сидя у камина, легионы комаров атаковали сетку. Я не заметил, что мы ели. Но очень скоро мы снова оказались в постели, крепко прижимаясь друг к другу, а отраженные языки пламени вздымались и гасли на потолке.

И скоро, слишком скоро наступило утро.

Мы оставили в коттедже пачку задубевших купюр и благодарственную записку. Я вывел лодку из залива, над нами кружились стрекозы. В столе я нашел карту. Через два часа мы уже вошли в гавань с ржаво-рыжими деревянными домами, подходившими к самой воде, и подплыли к набережной, около которой стояли две дизельные развалюхи. Потом мы сидели в баре, пили кофе и ждали автобуса.

Первым пришел автобус на Турку. Надя поцеловала меня. В глазах у нее были слезы. Я взял билеты: ей на восток, до Хельсинки, мне на запад, до Турку.

Автобус петлял среди лесов и камней. Время от времени попадалось желтоватое поле и кучка деревянных домов. Казалось, в эту страну люди пришли поздно и не могли здесь прижиться. Человек рядом со мной быстро и споро пил финскую водку из заиндевелой стеклянной бутылки. Ему хотелось разговаривать. Мне хотелось думать.

Я думал в основном о шлюпке под названием "Уильям Тиррелл". Не о названии ее, а о шлюпках как таковых. А еще о человеке с короткими усами, который так быстро ретировался из бара в Хельсинки.

Я видел его в сторожке замка Варли Фицджеральда. И еще однажды.

Любитель водки заснул. В середине дня нас высадили на автобусной станции в Турку. Я пошел в город по проспекту, который казался невероятно длинным и вел к зданию, похожему на городскую ратушу. Солдат в форме цвета хаки показал мне дорогу к киоску с иностранной прессой. Я просмотрел журналы по парусному спорту, нашел экземпляр "Яхтсмена", отыскал там сообщение о гонках.

Вот оно: в верхнем левом углу страницы черно-белая фотография с заголовком. Я заплатил, сунул журнал в карман своих грязных брюк. Потом сел в такси и поехал на пристань.

Там стояло несколько балтийских торговых судов и три ледокола. Дальше, у паромной станции из зеркального стекла, толпился лес высоких рангоутов с туго свернутыми парусами, на фалах развевались национальные флаги на фоне синего неба. Парусники были на месте.

Я заплатил таксисту и направился по набережной в поисках "Лисицы". Может быть, Питу не удалось выбраться из Таллинна. Может быть, он еще там, в качестве заложника за шкипера... Мачта обнаружилась за бизанем [25] Бизань — бизань-мачта — самая задняя часть парусного судна. норвежской барки. Я вспотел от облегчения. Я пробежал по белоснежной палубе норвежца и перескочил через поручни "Лисицы". У Пита был усталый и встревоженный вид. Он спросил:

— Где тебя черти носили?

— Потом расскажу, — ответил я. Я не представлял себе, что ему рассказать. К тому же я не был уверен, что он хочет знать правду, даже если сможет ей поверить.

— Они, блин, не хотели на хрен нас выпускать, — сказал Пит удрученно. — Пришлось разрешить им трижды пересчитать экипаж да еще шнырять по каютам. Хорошо, что они были бухие. Я думал, нас всех посадят. Пришлось отдать ихнему начальнику все деньги.

Все деньги — это тысяча долларов из судовой кассы. Вот что значит валюта в стране с плановой экономикой.

— Очень жаль. А где Дин?

— Внизу. Красит.

Я скатился вниз по трапу. Дин красил угол каюты для мужского экипажа.

— Ого! — сказал он, как всегда, спокойно, но с легкой опаской, — Привет.

Я вытащил журнал из кармана. Сердце у меня отчаянно колотилось. Я нашел нужную страницу и бросил на койку перед Дином.

— Узнаешь кого-нибудь?

— А то! — ответил он. На фотографии был изображен я за рулем "Урагана", небритый, взирающий на мир из-под копны черных волос. Рядом, положив мне руку на плечо, улыбаясь горделивой улыбкой владельца, х гигантской сигарой в зубах стоял Невилл Глейзбрук. — Это же ты, так? А тип рядом с тобой, который с сигарой, это мистер Джонсон.

— Ты уверен?

— А то!

— Да. Я тоже.

Я сбросил свои задубевшие от соли тряпки и переоделся. Надо все спокойно обдумать. Если Невилл Глейзбрук неравнодушен к своему полу, мне на это наплевать. Но когда королевского министра фотографируют на месте преступления с наемными мальчиками, это уже другое дело. Особенно когда эти самые мальчики так проводят время, свободное от службы на подводных лодках Союза Советских Социалистических Республик. Вполне логично предположить, насколько ему не хотелось, чтобы об этом узнали.

У меня были и другие предположения.

Пора бы их проверить.

Я пошел в сарай на набережной, где помещался оргкомитет гонок. Там сидела очень деловая льняная блондинка. Всего через полчаса она доставила на "Лисицу" переносной телефон. Я сделал заказ и через тридцать пять минут уже говорил с Англией.

Гудки были тоненькие — что значит портативный телефон. Я отсюда видел их: Кристофер и Рут машут ракетками на закрытом корте, телефон и кувшин "Пиммза" на столике возле живой изгороди из коротко подстриженных тисовых деревьев. Тут же трутся несколько избирателей, купаясь в лучах славы члена парламента и дочери министра. И грозовые облака, невидимые за линией горизонта в Финляндии.

— Алло? — Голос Рут, тонкий, как у школьницы. Я попросил позвать Кристофера. Она сказала:

— А нельзя подождать? Он как раз играет сет.

— Мне нужен Кристофер, — сказал я.

В трубке потрескивало расстояние в тысячу миль.

— Но...

— Это не имеет отношения к тебе. И К твоему любовнику.

— Подожди, — сказала она.

Голос у Кристофера был запыхавшийся, но напыщенный, как всегда.

— Послушай, — сказал он. — Какого...

Я спросил:

— Ты хотел бы оказаться в центре скандала?

— Да какого...

— Ты напишешь письмо Невиллу Глейзбруку, — сказал я. — Поставишь сегодняшнее число. Наклеишь марку. И откажешься от должности его личного парламентского секретаря. Немедленно.