Галина Романова - Жизнь нежна

Нет, потерпит пока…

Хаустов глянул на солнечный след, подкрадывающийся к его ногам, чуть двинул кресло, пытаясь спрятаться. Но тут же начало печь в затылок. И снова накатило раздражение на жену. Ведь хотелось ему совсем другую беседку приобрести. Готовую, прекрасно сконструированную, куда в любое время суток солнце не добиралось из-за широкого козырька.

Так нет! Настырная баба пригласила строителей. Будто бы мастеров-краснодеревщиков. Построили! С виду вроде и неплохо смотрелось деревянное ажурное строение, но толку от такой беседки в жаркий полдень! Куда кресло не поставь, куда не передвинь, везде твою плоть солнце тут же в запеканку превратить готово. А ведь хотел поработать, удрав из дома от Тайки подальше, да еще…

Да еще от Алины, если честно, которая в последнее время вела себя очень странно. Кроткая прежде домработница, вдруг принялась забрасывать его непонятными страстными взглядами, томно вздыхать, если оказывалась рядом. Может, и не страстными были ее взгляды, тут же спешил оправдать домработницу Хаустов, но очень уж многозначительными казались они ему. А что кроме страсти могла еще питать к нему молодая одинокая женщина, живя с ним бок о бок? Вся ее личная жизнь сводилась к тому, чтобы обстирывать его семью, воспитывать его пацанов, готовить на них. На себя у нее времени вовсе не оставалось. А пора было давно и мужа, и детей иметь. И тут Хаустов — молодой, привлекательный — перед глазами постоянно. Может, она и правда в него влюбилась. С чего ей тогда вести себя так странно?! Может, спросить напрямую?

Сергей заворочался в мягком кресле, пытаясь удрать об солнца, обжигающим сегментом накрывшим теперь его левое плечо. Тут же поймал на себе очередной взгляд Алины, пущенный от бельевых веревок через изуродованный газон в беседку. Хотел было поразмыслить над этим, да так некстати из дома выплыла Тайка.

— Сергей, тебя к телефону, — зычно заорала она с порога, будто преодоление пятиметрового пространства от дома до беседки было для нее невероятным расстоянием.

— Кто? — отозвался он с неохотой.

Гробить свой выходной, такой редкий и такой желанный, пускай даже рядом с нежеланной женщиной, он не желал.

— Терехов! — с благоговейным трепетом проорала Тая, приложив трубку к груди, чтобы абонент ее не слышал. — Иди скорее! Кажется, там что-то случилось!

Случилось?! Опять случилось?! Да когда же перестанет что-то случаться? Когда наступит конец плохим известиям?! Он уже устал бояться всяких страшных новостей. Устал…

— Да, Иван Сергеевич, слушаю вас, — уважительно проговорил Хаустов, добежав до жены и вырвав у нее из рук трубку.

К Терехову он относился если не с благоговением, то с тем уважением, с каким обычно относятся к коварным и сильным хищникам. Он не любил его никогда, нет. Но всегда уважал за мощь и достойное соперничество. Сергей подозревал, что Иван Сергеевич испытывает к нему чувства сродни его. Любить не любит, но уважать и считаться был вынужден.

— Беда, Сережа, беда! — Странный, незнакомый голос, даже отдаленно не напоминающий голос Терехова, раздался в телефонной трубке.

— Иван Сергеевич, это вы? — решил уточнить Хаустов.

— Я… — подтвердил тот, и снова не был узнан. — Беда у меня, Сережа, беда! Приезжай, ты мне нужен!

— Да что случилось?! Иван Сергеевич, не томите, что?!

Отвратительный ползучий холодок прошелся под ребрами, ткнул в сердце тупой бездушной мордой, и тут же свил себе гнездо в глотке, взяв под контроль его дыхание.

— Вера… Моя девочка… Верочка моя…

Старик, которого никогда прежде Хаустов не осмелился бы так назвать, заплакал глухо и надсадно.

— Что с Верой, Иван Сергеевич? — спросил Сергей с настойчивостью, а про себя подумал, что мог бы и не спрашивать, очевидно же, что беда случилась. — Она?.. Она жива?!

— Нет, Сережа! — ответил Терехов с трудом минуты через три. — Нет ее больше. Так глупо, так… Так отвратительно гадко и глупо погибнуть! Приезжай, ты мне нужен…

Он стоял потом неизвестно сколько, тупо уставившись на резиновые тапки, в которые обулся выходя из дома. Рассматривал нетленные фирменные полоски, глупо попутно порадовался, что не зря отвалил за них столько денег: тапки служили второй год. Потом взгляд его сместился на мраморную плитку, которой был выложен пол перед входной дверью. К досаде своей, отметил крохотную щербинку. Не иначе Тайка опять со своей экономией влезла в дела отделочные. Поднял глаза на нее, любопытным истуканом застывшую напротив, и злобно рявкнул, не сдержавшись:

— Что?!

— Что? — вздрогнула она. — Что случилось, Сережа?

— Что-то с Верой, — со вздохом ответил он нехотя. — Кажется… Кажется, она погибла.

— Верка?! Господи, как же так?! Когда? Где? — запричитала Тая, без конца тиская громадную левую грудь. — Мы же вот с ней виделись… Господи, как страшно! Сережа, да когда это закончится?!

Он не знал. Не знал, с чего все началось, не знал, когда и чем закончится. Правильнее, когда убийца и на ком сумеет остановиться.

— Господи, у нас же дети, Сережа! — начала выть и цепляться за его плечи жена. — Что будет с ними, со мной, если вдруг что-то с тобой?!

— Я умирать не собираюсь, — поморщился он в досаде, осторожно стряхнул с себя ее руки и стал подниматься к себе, чтобы переодеться. — Не надо хоронить меня раньше времени. Да и с Верой пока ничего не ясно. Она ведь принадлежала к группе риска, могла и вляпаться куда-нибудь.

Он почти угадал, хотя и ткнул пальцем в небо.

Вера Прохорова, в девичестве Терехова, умерла от наркотической передозировки. Умерла в собственной машине на заднем сиденье. Как вколола себе в вену какой-то дряни, откинулась на спинку, так и умерла, даже шприц из руки не успела выронить.

— Стыд-то какой, Сережа! — всхлипывал Иван Сергеевич, скорчившись за своим столом в кабинете загородного дома. — Моя дочь умерла, как последняя наркоманка, со шприцем в руках и со жгутом! Господи… Как мне пережить все это?! Как я теперь, Сережа?! Как?! Для кого я жил? С кем я теперь остался?! Ни внуков… Наживал, наживал, а все теперь этому хлыщу достанется!

— Кому-кому? — насторожился тут же Хаустов.

Он только что вернулся из кухни, где всхлипывающая домработница готовила для всех чай с какой-то успокаивающей травой.

— Напоите его, пожалуйста, Сережа, — просила она сквозь слезы. — Не ест ведь ничего, не пьет. Горе-то какое!..

Горе действительно было страшным, сокрушительным и плохо поддающимся осознанию.

Как могла Верка скатиться до того, чтобы заделаться наркоманкой?! Ну могла позволить себе перебрать иногда, что, кстати, случалось крайне редко. Ну, бездельницей была, каких поискать. Но чтобы наркота…

— Зять говорит, что замечал за ней это, — нехотя признался Терехов, когда Сергей выразил свое недоумение вслух.