Нил Олсон - Икона

— Вчера видел икону Кесслера.

— Расскажи.

— Она великолепна. Конечно, пострадала от времени, но в ней ощущается какая-то сила. Она берет за душу.

— Ты хочешь сказать, что она имеет скорее духовную ценность, чем художественную?

— Нет, не совсем. Я не понял: ценность для кого?

— Вопрос в точку. — Старик помедлил перед длинным крутым подъемом. — Ты бы рекомендовал своему начальству приобрести эту работу?

— Сначала ее посмотрит руководство отдела, а может, и сам директор. Решение будет приниматься на более высоком уровне.

— Ты хочешь сказать, что твое мнение ничего не значит?

— Я специалист по Византии, я уверен, они учтут и мое мнение. Нам следует ее купить уже только из-за ее возраста. И конечно, это величайшая художественная ценность. Она могла бы стать украшением любой новой галереи.

— Безусловно.

— Но существует много других факторов. Музей не может купить все, что ему следовало бы купить.

— Но ты бы хотел, чтобы они ее приобрели?

— Исходя из своих собственных интересов я бы хотел иметь ее где-нибудь поближе, чтобы изучать ее, когда захочу. У нас не так много икон и уж точно нет ничего подобного этой.

— Думаю, что ничего подобного этой вообще не существует. Но где ее разместят? На стене, для всеобщего обозрения, или в запасниках, в помещении с соответствующим температурным режимом, доступном только для специалистов?

— Да, это вопрос.

— Я подозревал что-то в этом роде. Ты очень добросовестный человек. А теперь, — взяв Мэтью под руку, он снова зашагал, — расскажи мне о самой иконе.

И пока они шли по склону, расцвеченному желтыми и белыми нарциссами, через маленький садик с фруктовыми деревьями, набухшими едва раскрывшимися почками, Мэтью рассказывал про икону. Он пытался использовать строгие искусствоведческие термины и все-таки опасался, что его личные впечатления от увиденного прорвутся наружу. О ней невозможно было говорить как об объекте искусства, академическим тоном, профессионально выдерживая дистанцию между собой и анализируемой работой. И он сам еще не разобрался почему. Старик спокойно слушал, на его лице не отражалось никаких эмоций. Они остановились на перекрестке Семьдесят второй улицы.

— Великолепно. Мне бы очень хотелось еще раз увидеть ее.

— Уверен, что это можно организовать.

Фотис взглянул на него увлажнившимися глазами — впрочем, это можно было отнести на счет ветра.

— Я знал, что именно ты должен был осмотреть икону.

— Спасибо, что замолвил за меня словечко их адвокату. Удачное совпадение — ваше знакомство.

— Мы состоим в одном клубе. И не стоит благодарить меня. Музей послал бы тебя в любом случае.

— Может быть, наследники и не обратились бы в музей, если бы ты им не намекнул. Что бы ни случилось теперь — я ее видел, и этого уже достаточно.

— Мне сказали, что ты произвел очень благоприятное впечатление на мисс Кесслер.

— Это тебе адвокат сказал?

— А почему это должно оставаться тайной? Вполне возможно, что она попросит тебя прийти и еще раз произвести оценку. Для нее самой.

Мэтью поежился.

— Это было бы не совсем этично — музей ведь еще не принял решения.

Они перешли дорогу и пошли по аллее, круто спускавшейся к пруду.

— Если не ошибаюсь, вовсе не музей, а она решает судьбу иконы.

— Конечно.

— И в этом ей понадобится помощь. А тебе она уже доверяет.

— Это неудобно.

— Ты боишься, что тебе придется идти против совести. Но можно взглянуть на вещи по-другому. Может быть, мисс Кесслер надо подсказать, что делать.

— Не уверен, что понимаю тебя.

— Пока не понимаешь.

В молчании они дошли до конца аллеи. Фотис сильнее сжал его руку, и Мэтью вдруг заметил, что лицо крестного искажено болью — острой физической болью: челюсти сжаты, глаза закрыты. Он покачивался, стараясь глубоко и равномерно дышать.

— Theio? С тобой все в порядке?

Спустя несколько мгновений лицо Фотиса снова стало спокойным.

— Сегодня чудесный воздух, правда?

— Может, ты хочешь присесть?

— Разве что на несколько минут.

Они переместились на скамейку недалеко от воды. Рядом у телескопов толпились люди, наблюдающие за ястребами. Фотис тяжело сел. Несмотря на свое беспокойство, Мэтью не стал его больше ни о чем спрашивать. Уже не в первый раз Мэтью замечал эти симптомы, но от расспросов старик лишь еще больше замкнется. Это была только его боль, и он охранял ее так же ревностно, как и другие свои секреты. В темном зеркале пруда отражалось кирпичное здание лодочной станции. За прудом — высокие деревья, подернутые дымкой молодой листвы, закрывавшие улицу позади них. Над ними в желто-белом свете купались небоскребы Пятой авеню.

— Принести тебе что-нибудь? — спросил Мэтью.

— Судьба — странная вещь. Нам кажется, что мы распоряжаемся собственной жизнью, но происходят некоторые события, еще раз и еще, и подталкивают нас в определенном направлении. Ты не находишь, что это именно так? Мы можем оказать сопротивление, пытаясь противостоять им. А можем идти в заданном направлении, делая вид, что сами этого хотим. А еще мы можем определить, чего ждет от нас судьба, и помочь этому случиться.

— Я не верю в судьбу.

— Потому что ты молод. В твоем возрасте верят в свои силы. Хотя в иные времена, помнится, молодые прислушивались к советам старших. Считалось, что старики обладают мудростью, обретенной с годами. Но с тех пор все изменилось.

Мэтью понял намек и не стал развивать эту тему.

— Сегодня ты сообщил мне некоторые интересные факты, — продолжал Фотис. — Возможно, твое подсознание уже работает над дилеммой, которая еще не дошла до сознания, потому что тебе не было предложено выбора. Итак. Несколько дней назад ко мне обратился один весьма высокопоставленный чиновник — представитель греческой церкви. Речь идет об иконе. Они намерены приобрести ее и хотят, чтобы я им в этом помог.

Беспокойство пробежало по лицу Мэтью. Он подался вперед, не веря словам Фотиса и одновременно удивляясь тому странному ощущению, что он ожидал чего-то в этом роде.

— А почему церковь обратилась именно к тебе? Откуда они вообще знают про икону?

— У церкви много возможностей, а у меня много друзей в церкви. Они придают очень большое значение возвращению украденных предметов искусства, особенно имеющих религиозную ценность. Для них не был секретом тот факт, что Кесслер владел иконой.

— Но ты только предполагаешь, что она была украдена.

— Нет, — вырвалось у старика, но потом он, похоже, взял себя в руки. — Ты наверняка видел документы, находящиеся в распоряжении адвоката. Что там говорится о происхождении иконы?

— Это более или менее совпадает с историей работы, которую мы с тобой обсуждали.