Нил Олсон - Икона

Он побрел назад, к Фотису. Старик глубоко задумался о чем-то своем и очнулся только тогда, когда Мэтью опустился на скамейку.

— Нет, пора идти. Я и так задержал тебя. Помоги мне подняться.

Они продолжили свой путь на север, вдоль узкой дорожки, ведущей к мосту у Кедрового холма. Оба опять держались непринужденно, во всяком случае, их внутреннее напряжение, если оно и было, никак не проявлялось. Мэтью ожидал продолжения разговора, но его спутник молчал, погруженный в себя. Может быть, пытался преодолеть вновь возникший приступ боли или просто берег силы для оставшегося пути. Яркие полосы света осветили небольшой туннель. Груда грязной одежды возле стены при ближайшем рассмотрении оказалась спящим бездомным.

— Если церковь получит икону, где она будет ее хранить? — задумчиво произнес Мэтью.

— Так подробно мы это не обсуждали. Я смогу задать подобные вопросы, только если буду готов оказать им содействие в случае твоего положительного решения. А без тебя я ничем не смогу им помочь. Так что скажи мне сам, какой ответ удовлетворил бы тебя.

— Мне просто хотелось бы быть уверенным, что ее не запрячут в какое-нибудь хранилище или не украсят ею покои епископа. Что ее смогут увидеть люди.

— Мы можем оговорить это как условие нашего участия.

— Не представляю, как мы можем выдвигать условия. Я не собираюсь уговаривать мисс Кесслер.

— Но если она попросит твоего совета, ты подскажешь ей?

— Мне нужно обо всем хорошенько подумать.

— Это мудрое решение.

На широком склоне холма резвились собаки со своими хозяевами. К северу от них, за Семьдесят девятой улицей, сквозь деревья виднелась массивная, из стекла и бетона, южная стена музея. Здесь аллея раздваивалась: та ее часть, которая шла левее, вела к Кедровому холму, та же, которая правее, — к Пятой авеню. Обычно Фотис шел по этой аллее к тому месту, где на проспекте ждал его водитель, один из русских — Антон или Николас. Следуя неписаному правилу, Мэтью никогда не провожал крестного до машины, хотя всегда ждал, чтобы убедиться, что тот благополучно дошел до проспекта.

— Ну что ж, тебе надо идти работать. — Фотис взял обе руки Мэтью в свои. — Пусть ничто не омрачает твоих мыслей. Верное решение само придет к тебе, если в душе твоей мир и покой. Храни тебя Бог, мой мальчик.

— До свиданья, Theio.

Легкое пожатие пальцев — и старик пошел к машине твердой походкой, не оборачиваясь. И даже после того, как он скрылся из виду, Мэтью еще долго стоял, погруженный в себя, на этой небольшой развилке.

Ян отложил свой путеводитель, раскрытый на разделе «Центральный парк», на скамейку и ждал, пока старик пройдет мимо него. Молодой парень все еще продолжал стоять ярдах в пятидесяти от него, глядя в их сторону. «Вряд ли он что-нибудь заметил, — решил Ян, — просто смотрит, все ли в порядке со стариком». Он сунул руку в карман и осторожно вынул из него холодный металлический предмет. Одного выстрела вполне хватило бы, но по инструкции требовалось два или три — в основание черепа и чуть пониже лопаток. Конечно, если бы в руке у него был пистолет, а не мобильный телефон.

Место ужасное — слишком много людей, а спрятаться негде. Один из трех небольших тоннелей, через которые они прошли, был бы значительно удобнее, особенно в дождливый или облачный день, что отнюдь не редкость для Нью-Йорка в апреле. Но тогда бы ему, возможно, пришлось убрать и молодого. Все-таки лучше у подъезда в Куинсе. Еще лучше иметь наготове несколько вариантов. Ну что ж, он сообщит дель Карросу, что проблем не будет. Конечно, надо прикинуться невозмутимым, ведь тот сразу дал понять, что устранить грека будет нелегко. На самом деле Ян не видел особых трудностей. Русские телохранители его не смущали. Он с удовольствием прикончил бы и их: он ненавидел русских.

Сообщений на телефон не поступало. Он сунул трубку в карман и снова взял путеводитель. Каждый год в парке можно наблюдать триста видов птиц, включая зеленую цаплю и алую танагру. Поразительно. Ян покачал головой, удивляясь разнообразию животного мира.

Лучи света ловили плавающие хлопья пыли между стеллажами книгохранилища, и Мэтью приходилось делать над собой усилие, чтобы не поддаться гипнозу, не дать своему воображению разгуляться под влиянием странной информации, которая содержалась в раскрытых перед ним книгах. В его кабинете яростно мигала красная лампочка на телефоне — наверняка дурак адвокат от потенциального дарителя из Чикаго. Письма от Невинса, старшего хранителя, от Кэрол, из планового комитета, от директора, из юридического отдела — почтовый ящик его компьютера был забит сообщениями, но Мэтью было не до них. Он закрылся в библиотеке отдела, изучая тома, содержащие отрывочные сведения об иконе Кесслера.

Поиски в Интернете ничего не дали. Попытки получить сведения о месте и времени создания иконы из византийских источников тоже оказались безрезультатными. Разгадка могла быть найдена только в самой иконе. Нижняя часть доски была настолько повреждена, что не давала возможности определить, было ли внизу когда-то изображение младенца Христа, к которому плохо сохранившиеся руки Богородицы обращали взор зрителя. Если бы такое изображение было, это позволило бы определить икону как Одигитрию: «Она, путь указующая» — одна из наиболее древних традиций иконописи, в основе которой, согласно известному мифу, был образ, написанный самим святым Лукой. Но расположение рук и полуоборот всей фигуры вправо — видимо, чтобы направить взгляд зрителя вовне иконы — говорили о том, что икона скорее относится к стилю Богородица Агиосоритисса. В четвертом веке святая Елена привезла из Святой Земли реликвию — капюшон или пояс Богородицы — и поместила ее в раку, над которой и висела икона, положившая начало этому стилю.

Однако некоторые факты не позволяли отнести икону к этому стилю. Богородица на иконе Катарини смотрела зрителю прямо в глаза, а не вправо, куда указывали ее руки и где должна была находиться икона с изображением Христа. Однако Мэтью были известны случаи, когда иконописцы, следовавшие этой традиции, тем не менее нарушали данное правило. Кроме того, этот стиль получил широкое распространение только в середине десятого века, а икона Катарини была, безусловно, старше, причем значительно. Однако кто мог с уверенностью сказать, что такая традиция не существовала раньше? Может быть, все более ранние работы были утеряны в период иконоборчества в восьмом веке? «Действительно, — думал Мэтью, позволяя себе сделать догадку, предположение, которое зрело в нем все утро, постепенно приобретая ясность, — почему этот образ не может быть самим прототипом, давно утерянным? Первым в своем роде, вдохновившим все последующие образы?»