Леонид Левин - Только демон ночью (Часть 1)

Кто они, эти уничтожаемые тобой люди? Неважно. Вредно думать о пустом в последние доли секунды. О них, этих гипотетических объектах удара, даже не упоминается на инструктажах. На инструктажах говорится лишь о том, что закрутится смертельная петрушка только в случае неспровоцированного нападения и ответного удара. Но не пилотам, не экипажам решать где нападение, когда ответ. Наш удел повиноваться, служить спичками - поджигающими хворост войны, сгорающими первыми в огне его пламени. Безотказными, надежными спичками.

Те, что стерегут нас по другую сторону границы, наверняка слушают подобный инструктаж, на чужом, естественно, языке, в своих штабах. Для этих летчиков предполагаемые потери - не отвлеченные цифры , а живые люди, любимые и не очень, красивые и безобразные, знакомые и нет, спешащие по своим делам, любящие, страдающие, а главное, живущие на прекрасной земле. Земля эта, лежащая за условной чертой, для пилотов единственная в мире - прекрасная Родина. Стоя под её знаменами, они присягали стране на верность, торжественно клялись защищать и беречь.

Чужаки для них - мы, злобные, сидящие за дюраллевыми стенками серебристых фюзеляжей, крутящие головами в неуклюжих шлемах вслед их стремительно-хищным самолетам. Вот они - враги, подлежащие беспощадному и тотальному уничтожению. Разделяет самолеты прозрачный разреженный воздух. Мы летаем в одном небе, но по разные стороны невидимой, страшной черты.

Мир по ту сторону, богатый и устроенный. Таким знаем его по отрывкам и обрывкам фильмов и книг, что долетают, прорываются сквозь сеть гражданских, военных и партийных цензоров до наших городков. Чужд и неправдоподобен этот мир здесь, в реальной жизни. Иррационален. Непонятен. Страшен, враждебен в неподобии, неприятии.

Только наш мир есть настоящий, единственно материальный. Ведь мы здесь живем, существуем, только в нем можем обитать как рыбы в воде. Мир привычный, обжитой, пусть неухоженный, но родной и уютный. Какой уж ни есть, но близкий и понятный.

Нам четко объяснили почему необходимо защищать свое от тех, чужих что только ждут случая ворваться сквозь границу, разрушить с таким трудом созданное, возрожденное, нажитое, собранное по ниточке, по копеечке, забрать себе богатства полей, пашен, недр, лесов, морей, рек и океанов.

Летающие с другой стороны пилоты, озирая огромные, напичканные термоядерной смертью аэропланы, в свою очередь страшились, что полудикие скифы на грохочущих, экологически нечистых, неэкономичных, топорно сработанных бомбардировщиках лишь передовые орды полуголодного и полунищего народа, мечтающего дорваться до полных закромов счастливой богатой страны.

Как все были правы! ... Как дружно ошибались!

Вот так страшась и пугая друг друга, ненавидя и будучи ненавидимыми летали мы сутками под лиловым небом стратосферы одними и теми же проторенными маршрутами, являясь по существу, заложниками и первыми жертвами, жалкими и грозными пешками в непонятной и неведомой игре.

Летали мы над водами хоть и нейтральными, но отнюдь не дружественными. Пилоты разных наций, на разных машинах подлетали к нашим громадинам и любопытные глаза заглядывли в призрачные от огней приборов кокпиты, пытаясь разглядеть, сквозь бронестекла и щитки шлемов, лица этих страшных русских. Русскими для них являлись все кто внутри. И командир был для них русским. В полете он ругался русским матом. По русски посылал к матери, когда наглые зажравшиеся иностранцы блестя фарфоровыми улыбками прижимали истребители к тяжелому кораблю. Материл, скрежетал зубами, удерживая на курсе корабль в то время как истребители выделывали вокруг кульбиты высшего пилотажа, пытаясь сбить с курса и заставить повернуть назад. Совсем уж неприлично обходился с "великим и могучим" если спутной струей газов от турбин сбрасывали тяжелую громадину в опасный штопор. Полковник ругался по-русски на борту советского корабля, который для этих развеселых, сытых, хорошо эпикированных парней был просто русским. Это было естественно.

Невидимые дикторы, кто на ломанном, а кто и на прекрасном русском языке сопровождали экипаж в эфире с момента пересечения воздушной границы СССР. Без лишних эмоций сообщали о событиях в стране, армии, о семьях, называя по именам и должностям, на полном серьезе поздравляли с днями рождения и свадьбами друзей. Мы молчали, не отвечали, да и что мы могли ответить? Потом в эфире зазвучало слово Афганистан.

Глава 9. Груз 200.

Поначалу Афганистан был далек и неинтересен. Малоизвестная страна лежала в стороне от маршрутов, определенных стратегическим бомбардировщикам. В бортовые компьютеры оружия были заложены совсем другие координаты. Первое время в курилках летного состава дальней авиации это слово произносили редко. Особых эмоций Афган у летунов не вызывал, в отличие от остальных людей в погонах. Закрытый, огороженный колючей проволокой, необозначенный на карте, военный городок жил собственной, обособленной от остальной страны жизнью, обеспечиваемой спецснабжением, спецмероприятиями и спецрежимом.

Первая горькая весточка, первая кровавая отметина, пришлась на семью инженера по электронике, скромного, немолодого инженер-майора с академическим поплавком на всегда выглаженном, аккуратно подогнанном кителе. Сын электронщика, здоровенный двухметровый парняга с румянцем во все щеку, после окончания Воздушно-Десантного Рязанского училища попал в Афганистан. Перед тем как убыть к первому месту службы, молодой лейтенант заехал к родителям...

Воинский гарнизоный городок, это большая деревня, где все на виду, где о тебе знают больше, понимают лучше, чем ты сам себя понимаешь и знаешь. Гарнизон может любить, может ненавидеть, но не может просто игнорировать собственного жителя, наблюдая его ежедневно и ежечасно под увеличительным стеклом общественного мнения, перемывая косточки на лавочке возле подъезда, в курилке рядом с летным полем, на кухне офицерской коммунальной квартиры, в летной столовой, в магазинной очереди.

Семью майора в городке любили и уважали. Одним импонировала старого закала интеллигентность этих людей, естественная, а не наносная, не показушная, громкоголосая псевдообразованность. Другим нравилось скромное, спокойное, несколько старомодное поведение в быту коренных ленинградцев, все еще продолжающих называть себя питерцами. Третьих привлекала доброжелательность, умение выслушать не перебивая собеседника, готовность всегда прийти на помощь в беде. Супруги отличались ровным, без подобострастия отношением как к выше так и ниже стоящим, чистотой и аккуратностью в делах, одежде и помыслах, тщательностью, опрятностью плавной, несколько старомодной, но безупречной русской речи. Их приятно было просто слушать, разговорная речь блистала богатством давно позабытого культурного русского языка, она не восприняла слов новоделов, но не сделалась чуждой и непонятной окружающим. Этих прекрасных людей отличала бескорыстная способность к соучастию, к пониманию и сопереживанию.