Александр Горохов - Смертельный азарт

Продолжая хохотать, Римма на ходу сдернула с себя узкое платье, под которым ничего не оказалось, кроме маленьких трусиков.

— Мальчики, мне надо разрядиться! — громко крикнула она. — Я недонасилованная! Кто из вас сейчас в рабочей форме, а то с ума сойду! Ну-ка, быстренько, хоть разик!

— Потерпи, — добродушно улыбнулся ей Корвет. — Я делами занят, хорошо, что машину пригнала. У Илюхи две раны в ляжках, а Спартак в штаны со страху наложил и бежит домой, к маме. Где моя хлопушка, кстати?

Неуловимым движением Римма выдернула из-за спины, из трусиков, маленький газовый револьвер и кинула его Корвету.

— Он мне почти и не понадобился! Представляете, этот идиот Куприянов отправил своих друзей на их машине в Москву, а сам затащил меня в наш «форд» и принялся по дороге кустики подходящие высматривать для акта Большой Любви! Аж вибрировал от нетерпения! Тут же решил насладиться неземными страстями с инопланетянкой! Так я ж и не против! Но где подход к прекрасной даме, я спрашиваю? Это же случка в канаве получается! Так что я пальнула ему из твоего пистолета в рожу да и вытолкнула родимого из машины! Развернулась и полетела вас искать! — Она даже заикала от приступов смеха. — Так что ни денег у нас, ребятишки, ни Большой Любви!

Корвет провернул экстрактор револьвера и качнул головой.

— Действительно, стреляла один раз.

— Ага! Да что толку от этой хлопушки?! Был бы у меня лазерный синтезатор, с каким я на Сириусе охотилась, я б этих скотов за миг в пыль превратила! — она подскочила к Илье. — В тебя действительно попали? Самый важный орган землянина не задет?

— Не задет, — улыбнулся Илья. — Не волнуйся.

Он, как и Корвет, уже настолько привык к игре в «инопланетянку Римму», что находил в ней своеобразную прелесть и подыгрывал девушке на совершенном серьезе. А она, быть может, уже и сама верила в придуманную сказку. Эдак ей было легче жить.

— Так я пойду, — уныло промямлил Спартак.

Ему никто не ответил, никто его не удерживал, и он побрел по той же тропинке, по которой полчаса назад ушел местный коновал.

Корвет залез в машину и запустил мотор, крикнув уже из-за руля:

— Забирайтесь в баньку и сидите там тихо, пока я не вернусь. Нам здесь засвечиваться нельзя, и так наследили.

— А ты скоро вернешься? — спросила Римма.

— Если через час не буду — значит, я помер. Выкручивайтесь сами. Но я вернусь.

— Тогда ты зря отпустил этого предводителя греческих рабов! — засмеялась Римма. — Мой дедушка говорил, что во времена того восстания этот Спартак был совсем неплох!

— Выродился, — кивнул Корвет убежденно. — Выродился в трусливую крысу и мелкого предателя.

Он захлопнул дверцу машины и уехал.

Корвет ошибался. Они все сильно ошибались в правильной оценке индивидуальности Спартака Дубина. Он не удрал и не испугался. Он вообще не знал чувства страха. Он был человеком высочайшего мужества и патологической ненависти ко всему этому миру, ко всей этой жизни и судьбе, которые все двадцать девять лет его немыслимой жизни калечили, били, издевались и унижали — как самого Спартака, так и его семью. Он не был женат. Свою вечно больную мать с ранних детских лет и до сего дня он видел всегда лежащей в кровати. Старший брат был клиническим дебилом с диагнозом «олигофрения» — с рождения. Братишка мог сутками, не кушавши, тупо смотреть в окно, пускать липкие слюни и идиотски радоваться проезжавшим мимо трамваям. При этом и писал, и какал он под себя — как и мама. У младшей сестры Спартака, восемнадцатилетней красавицы Валерии, проблем в жизни было еще больше, чем у матери и старшего брата, и она окончательно озлобилась на все и вся, с детских лет выгребая из-под обоих дерьмо. Их отец давно сгинул в лагерях за убийство, и все эти сумрачно-страшные годы Спартак тянул на своих тощих плечах семью, которую любил беззаветно и истово. У него не было ни друзей, ни подруг, не было лишних денег на кружку пива, и он не курил. Жизнь беспощадно била его, но он не сдавался. Он верил, что победит. Но его железная воля и кристально ясный ум были заключены в тщедушную и жалкую телесную оболочку. У него были очень хрупкие кости, и, дважды сломав ноги в московский гололед, он даже по сухому асфальту ходил теперь по-стариковски осторожно, шаркая подошвами. Как человек тонкого и глубокого мышления, он понимал, что над их семьей нависло проклятие, рок, а отбрасывая в сторону мистику, знал, что это просто скверная генетическая наследственность — скорее всего от отца. Ведь только вывихнутый человек мог назвать своих детей — Геракл, Спартак, Валерия. Иногда Спартак с ужасом осознавал, что никакого счастья им вообще не суждено, сколько ни бейся, но не позволял себе задумываться об этом, не сдавал ни мать, ни брата в инвалидные учреждения и упорно боролся с неумолимым роком, год от года все более ожесточаясь.

Утонченный мозг Спартака подсказал ему единственный вид оружия, пригодного для него в битве за существование, — маска жалкого, хныкающего неудачника, роль слабовольного, ничтожного хлюпика, жидкого телом и духом, как вода в унитазе. Эта выдуманная фальшивая роль прилипла к нему намертво, вросла в его существо и частенько помогала добиваться незначительных промежуточных побед и успехов. Это изощренное оружие внушало ему веру, что он — сильный, умный, хитрый, беспощадный боец на дорогах жизни, в самом ближайшем будущем его ожидают подлинный успех и счастье. Его — и всю их семью.

Кроме того, у него был очень высокий порог восприятия физической боли. Когда месяц назад два озверевших грузина били его ногами в голову, живот и грудь — он почти ничего не чувствовал. Они входили в раж и били на поражение, а он лишь тоненько визжал и зажимал между ног украденные у этих ларешников золотые часы «Лонжин». Выл, как раненый зверь, плакал, но утверждал, что часов не крал. Грузины устали, поверили, что такой слизняк на рискованное дело не пойдет. Они отвалили к своим ларькам, а Спартак полежал с минуту, отполз в кусты, встал, содрогаясь всем телом, помочился, надел на руку сверкающий «Лонжин» и пошел домой, понимая, что вышел победителем из смертельной схватки. Через неделю он продал часы: половина суммы ушла на лекарства для матери, а вторую половину Валерия взяла для своих нужд. Скорее всего, именно эта безмерная любовь Спартака к своим близким и выковала столь уродливый и страшный характер.

Спартак совершенно не собирался сразу же уезжать в Москву, якобы из трусости покидая друзей. Он отошел шагов на полста и залег в густой траве, удерживая баньку и подходы к ней под пристальным наблюдением. Он еще не отдавал себе ясного отчета, зачем это делает, но знал, что не верит своим партнерам, как не верит никому на всем белом свете. По сути дела — это он был здесь, в страшной земной юдоли, инопланетянином, а не врушка и очаровательная шлюшка Римма с планеты Сириус.