Э. Хартли - Маска Атрея

— В нашу защиту могу сказать, что размеры холодильника оказались для нас неожиданностью.

— Размеры холодильника не объясняют, почему ваши люди не убрали за собой или почему нам не хватило красного вина.

— Мы учтем это в счете и охотно сделаем скидку, — сказала Шотридж. — Десять процентов?

— Давайте лучше пятнадцать, — ответила Дебора. — Выбор канапе не привел меня в восторг.

— Мисс Миллер, — ледяным тоном процедила Шотридж, — я не возражаю против учета фактических ошибок, но вопросы вкуса не оправдывают попытку манипуляции с ценами. Наши канапе превосходного качества, сделаны вручную, и мне не нравятся намеки, что они не соответствуют...

Вот тут следовало бы сказать, что Ричард умер и что пререкания из-за нескольких тарталеток с голубым сыром занимают далеко не самое первое место в ее списке первоочередных дел... но Дебора просто не могла. Какое-то время она вела себя так, как надо, как всегда. Как не смогла бы, если бы заговорила о смерти Ричарда. Она прибегла к сарказму, которого старалась избегать.

— А мне не нравится платить тридцать баксов за тарелку с завернутыми в ветчину дынными шариками, напоминающими по вкусу бараньи глаза, завернутые в подметки, поэтому давайте откажемся от претензий на кулинарию как искусство, хорошо?

— А греческие друзья мистера Диксона лично хвалили меня за пирожки с фетой и шпинатом! — обиделась Шотридж.

— Минуточку, — переключилась Дебора. — Греческие друзья мистера Диксона? Какие греческие друзья?

— Два джентльмена, с которыми он разговаривал во время вашего выступления.

— Откуда вы знаете, что это были греки?

— Они выглядели как греки, — ответила Шотридж. — Они разговаривали на греческом, и... да, конечно... мистер Диксон сказал, что это греки.

Несомненно, Шотридж тоже знала толк в сарказме.

— Что еще они говорили? — спросила Дебора. Никаких греческих имен в списке гостей не было, в этом она не сомневалась.

— Ничего, — ответила Шотридж. — Они говорили между собой — по-гречески, — а я шла мимо с подносом, и мистер Диксон спросил, нет ли еще пирожков для его греческих друзей, потому что они им очень понравились. Мол, лучшего сыра фета они в жизни не ели. Греки кивали, улыбались и взяли по три каждый. Потом я их оставила.

— И все?

— Нет. Мое последнее предложение: двенадцать процентов.

— Договорились, — и Дебора повесила трубку.

Пора было побеседовать с полицией.

Дебора запихнула в рот еще бутербродик, запила его стаканом клюквенного сока и уже собиралась уходить, когда вошел Кельвин Бауэрс.

— Кельвин, — начала она не раздумывая, просто поддавшись порыву, — вам нравился Ричард?

Бауэрс нахмурился, мысленно приспосабливаясь к неожиданному вопросу и к тому, что его назвали по имени.

— На самом деле я с ним лично ни разу не встречался... Да, наверное, нравился. А что?

— Вам трудно поверить, что для него музей был важнее личного состояния, даже репутации?

— Ни капельки, — ответил Бауэрс.

Дебора кивнула. Ее чувства к нему стали чуточку теплее.

— Мне тоже.

На кратчайшую долю секунды перед глазами возникла вся греческая коллекция — с маской на переднем плане, — разложенная по витринам для всеобщего обозрения, в фойе или в специально построенном зале в конце длинного темного коридора, увешанного образовательными текстами и рисунками: лучшее собрание греческих древностей за пределами Афин. Несомненно, этот образ преследовал и Ричарда.

Кельвин, наблюдавший за ней, словно мог видеть картины у нее в голове, кивнул:

— Понимаю. Если я что-то могу сделать...

Дебора улыбнулась и выдохнула, осознав, что задерживала дыхание.

— Кстати говоря, — добавил он, — у меня не хватает кое-какой юридической корреспонденции Ричарда. Где еще посмотреть?

— В кабинете, — ответила она. — Я держу там большую часть всего, что связано с музеем. Вы ищете что-то определенное?

Он казался немного сконфуженным.

— Как я говорил, мистер Диксон оформлял кое-какие бумаги, касающиеся и его личных активов, и его доли в музее. Возможно, они имеют отношение к завещанию. Полиция захочет узнать юридическое состояние его имущества — на случай, если это влияет на проблемы мотива.

Дебора деловито кивнула, стараясь показать, что это ее не пугает.

— Личные бумаги должны быть в папках, относящихся к дому, а не к музею. Если только их не прислали совсем недавно.

— Насколько недавно?

— Если они были адресованы на дом, то не больше одного-двух дней назад, — объяснила Дебора. — Если корреспонденция личная, но приходит на адрес музея — нужно несколько дней. Дом и музей числятся на одной улице, но под разными номерами: у дома — сто сорок три, у музея — сто пятьдесят семь. Здание одно и то же, так что не спрашивайте меня, почему так. Главное, что у нас два почтовых ящика. Я занимаюсь всей деловой частью, отсеиваю ерунду и передаю то, что осталось, на его рассмотрение. Остается обычно немного, и, если я не помечаю что-либо, он добирается до этих бумаг, когда руки доходят. А что?

Бауэрс замер, прищурив глаза, потом усмехнулся:

— Да ничего серьезного. Просто не люблю, когда деловые бумаги попадают к кому-нибудь, кроме адресата. Что вы хотите — я юрист!

* * *

Детективы Кернига и Кин были наверху, в кабинете рядом со спальней Ричарда — изучали список гостей и описи музея. Дебора посмотрела на лестницу, а потом решила, прежде чем подняться к ним, забежать в уборную.

Туалет рядом с офисом предназначался для сотрудников музея. В каморке помещались унитаз, раковина с банкой жидкого мыла и электросушилка для рук — из тех, после которых всегда приходится вытирать руки о штаны. Выключатель был подсоединен к вытяжке, которая жужжала и шумела почти так же громко, как смывной бачок. Когда вытяжка и сушилка работали одновременно, трудно было вообще что-то расслышать, и звук разговора на повышенных тонах застал Дебору врасплох.

Ей понадобилась секунда, чтобы понять, откуда доносятся голоса. В стене над унитазом была просто отдушина — не вытяжка и не система отопления. Сначала Дебора почти не обратила внимания на разговор, потом в голове что-то щелкнуло. Голоса мужские, более того, голоса детективов, с которыми она собиралась поговорить. Даже несмотря на вой сушилки, сомнений быть не могло.

Наверное, труба проложена прямо через кабинет наверху.

Раньше она этого не замечала, и неудивительно: в личном святилище Ричарда никогда не говорили громко.

Один из голосов громче другого. Кернига? Нет, Кин.

Сушилка постепенно стихла, и голоса стали яснее.

— Это ты так говоришь! — проревел Кин. — С какой стати я должен тебе верить?

Невнятный ответ Керниги и ехидный смешок Кина. Кернига снова что-то пробормотал, но Дебора не уловила ни слова.