Михаил Литов - Кто как смог

Однажды Павлик, сплетая ноги в узоры молний на грозовом небе, вбежал в его дом и с порога закричал:

- Моя жена тебя любит, любит! Теперь я раскусил все это!

Высказавшись, словно бы молниеносный Павлик вдруг жалобно задрожал, как безволосое, гадко нагое существо на морозном ветру. Север еще не успел встрепенуться и забеспокоиться и только на скорую руку возразил:

- За что ей любить меня?

- Ты что мне буднично отвечаешь? - запротестовал Павлик. - Ты же понял... и как не понять? Не до обыденности мне, когда такой расклад! Тут драма. Я напьюсь!

- Ну что ж, рассказывай.

- Ты в тот день, когда мы случайно встретились в роще, показался ей необыкновенным, солнечным, что ли... светлым таким, в отличие от меня. Она уже тогда забредила тобой.

Север осторожно рассмеялся.

- Она тебе сама об этом сказала?

- Нет, но я догадался.

Теперь Павлик стал неприятен Северу.

- Откуда ты взялся? Ты же был в отъезде.

- Я вернулся, - сказал Павлик. - А вы думали тут роман без меня крутить?

Север еще не знал, что даже и то, что сейчас у него складывается в более или менее ровную и гладкую речь, он уже через несколько дней сумеет высказать только при необычайной замкнутости на самом себе, внутри, в глубине души и остатков разума, но никак не словами, что, впрочем, случится с ним не по внезапной немоте, а из-за какого-то особого бреда всего его сознания. Павлик, между тем, не вынес открывающихся перед ним возможностей драматического волнения, ушел как от соблазна и затем опять уехал в столицу, несносно увлеченный журнальными делами и своей карьерой. Даша жила всего лишь в нескольких домах от Севера. Еще только начинался долгий летний вечер, когда Север шел по улице, размышляя, под каким предлогом ему войти к Даше. Он не слишком-то поверил в догадки Павлика, стало быть, далеким и бесполезным представлялся ему вопрос, любит ли его и впрямь Даша, как о том возвестил ее муж, тем не менее его занимала вся эта история. Он знал о женщинах, что они говорят: вот, это моя любимая книга, - или: это мой любимый цвет! Тогда мужчинам кажется, что женщина вложила в свои слова действительное содержание и у нее и в самом деле серьезное отношение к той книге или тому цвету. Но завтра у них окажется еще какая-то самая любимая книга, еще какой-то предпочитаемый прочим цвет, и в этом будет та же несерьезность, то же неумение вкладывать в вещи и в отношение к ним глубокий смысл. Также они могут сказать и о человеке, который им чем-то приглянулся нынче и который будет совершенно забыт уже на следующий день; но сегодня они скажут: это мой любимый человек! Вот что и сказала Даша о нем, Севере, а Павлик поверил. Павлик даже вполне убедился в том, что его давно обманывают, с тех самых пор, как в заповедных рощах стали некстати подворачиваться субъекты с необыкновенно блестящими глазами, и пока он там, в столице, вершит важные дела мироустройства и собственного становления, здесь, в нелепой провинции, его голове усвояют натуральные рога. А может быть, Даша и вовсе ничего не сказала и в голове никакого промелька мысли не имела ни о каком Севере, и все Павлику только погрезилось, все только сложилось с фантастическим своеобразием в его воображении. Но, как бы то ни было, Северу в происходящем между ним и соседями, между ним и Дашей, этой молодой прекрасной девушкой, виделось что-то в высшей степени заманчивое, неотразимое, как в свежем надрезе на дереве или в только что освежеванной тушке какого-то животного.

Проходя мимо дома Тушнолобовых, он увидел, что девушка стоит в окне и смотрит на него с пристальностью оторопевшего, уединенно взбаламутившего свою чувственность человека. В ответ Север, с мелко закравшейся дрожью сердца, отворил калитку и робко пошел к окну, но Даша, продернув на потемневшем лице какую-то быструю судорогу, знаком велела ему пройти в дом. Она уже стояла посреди длинной узкой комнаты своего сумрачного деревянного дома, неподвижная в темном тумане, сгустившемся вокруг ее крепко сбитой фигуры, со сдвинутыми над переносицей бровями. Север увидел, как она словно в медленном сне, задумчиво поднесла руки к вискам и стала их тереть, будто бы мучаясь тяжкой головной болью. К нему приблизился большой черный кот, сотканный для богатырской сказки, потерся о его ноги и завладел его вниманием. Север сладко обнял животное, посадив его на свои колени, и поцеловал в покатый лоб, мурлыча:

- Какой тут дивный кот! Как все удивительно, когда его берешь в руки!

Дашу мучили ее размышления, делавшие боли в ее висках. Она сказала, предполагая с некоторым сладострастием обсудить создавшееся положение:

- Я знаю, что тебе наплел Павлик. Не знаю, как к этому относиться. Не возьму в толк. А ты тогда действительно был такой необыкновенный! Но, согласись, надо еще в этом разобраться. Ну, полюбил эту землю, городишко наш, окрылился, и глаза у тебя заблестели... ну и что? Дальше-то что? Какая в этом необыкновенность? Вот только глаза у тебя в самом деле необыкновенные. За такие тебя любая полюбит.

Север как будто не слушал. Громадный в сказке внезапно обуявшей его любви, он как опрокинувшийся гигант валялся с котом на диване, то отбиваясь, когда животное, чересчур взыграв, выпускало когти и кусало его за пальцы, то прижимая к груди это теплое нежное тельце.

- Что ты заладила - обыкновенное, необыкновенное? - смеялся Север между делом. - Ничего серьезного во мне, я бы сказал, не сквозило, а что ты разглядела, так это немножко наподобие того, когда желаемое выдают или принимают за действительное.

- Хорошо, пусть тогда ничего особенного не случилось. А сейчас? Что у тебя, как ты живешь? Отцепись, ради Бога, от кота, поговори со мной.

Север встал, оставив кота в недоумении, и приблизился к девушке.

- Я хочу сказать, что у меня-то как раз были тогда большие потрясения, вот только они тебя не касались, и ничего ты заметить не могла... Я тогда говорил с одной старушкой и вдруг не увидел церкви, а она с того места должна быть видна. Это очень тяжело, это адская фантастика и бред, я почувствовал, что вроде как... ну, оставлен Богом, что ли... Потом я ее увидел, и это, может быть, фокус, чудо или обман зрения, кто знает, но это, может быть, как-то связано еще и с тем, что церковь бывает видимая и мы все ее хорошо знаем, а есть и невидимая. Церковь-то вы видели, Павлик возле нее крутился и все уши тебе прожужжал, а ты еще спрашивала, что там за рожи. Ты была вся такая языческая и вообще кровь с молоком, не то что монашенки в переулках, в своих монастырях... А невидимая церковь, это Китеж, например, или та, что на небе.

- Меня подобные вещи нисколько не интересуют, - небрежно махнула рукой Даша.

- Пропадала церквушка из виду - и Бог меня оставлял, а появлялась снова - такое умиление меня охватывало, что не выразить и словами. Такие вот дела, Даша. Меня бесы поставили в тупик, то крича, что есть Бог, то крича, что нет его. Как быть? - упорно рисовал Север свои картины.