Михаил Литов - Первенец

Чем больше распалялось во мне негодование на подлое обращение со мной дяди Самсона, тем сильнее обуревало меня желание и впрямь совершить нечто из ряда вон выходящее. От беспокойства я не находил себе места. Мне казалось, что Полина попадается мне на глаза чаще обычного, что напрашиваются определенные выводы, что это не случайно и, скорее всего, подстроено. Она стала моим бредом. Я сторонился ее, но выражалось это лишь в том, что я не заговаривал с ней, а если она сама обращалась ко мне, то отвечал односложно и угрюмо. Однако мой взгляд то и дело присасывался к ней, как пьявка. Я мысленно раздевал ее.

Теперь мне представлялось, что до пророчества я по-настоящему не думал о Полине, не любил ее, почти не замечал ее, зато после того, как я услышал, что мне уготовано, вся моя жизнь превратилась в сплошное вожделение, в желание обладать ею. Я не делал больших и четких различий между добром и злом, но все же был не настолько глуп, чтобы не понимать, что мои помыслы преступны. Полина еще ребенок и, кроме того, моя родственница. Как мне вообще пришло в голову, что я мог бы быть с нею!

Однажды меня в лесу настиг дождь, и я бросился бежать к дому. Но на поляне я увидел, что Полина - она была одна, и всю ее одежду составлял простенький купальник - ликующе и неистово танцует под этим теплым дождем. Ее длинные светлые волосы, напитавшись небесной влагой, сделали прелестно гладкой ее головку, прилипли к ее шее и плечам. Я остановился, пораженный красотой этого видения. А она не замечала меня и продолжала лихо отплясывать, подставляя смеющееся лицо тяжело и густо падавшим струям.

Свет той жизненной энергии, которую она излучала, долетая до меня успевал потускнеть и накрывал меня уже как тьма. Я издал звериный рык и бросился к сестре. Полина испуганно вскрикнула. Она привыкла за последнее время, что я молча и немножко надменно всех сторонюсь, а тут я мчался к ней с искаженным от злобы лицом. Я повалил ее в траву. Она сопротивлялась, ругая меня. Но она еще не догадывалась, что я в действительности хочу с ней сделать, и думала, что я только решил за что-то побить ее. Поэтому она просто дралась со мной, защищалась от меня, взбесившегося дурака.

Но когда я разодрал на ней купальник, стал мять ее маленькую грудь, лихорадочно целовать ее в губы и неопытно, трудно устраиваться на ее животе, она сообразила, что мои планы идут гораздо дальше обычной детской драки. И самым интригующим, ужасающим и отталкивающим на свете для нее было именно то, что я собирался сейчас сделать. Судорожно дергаясь подо мной, она запрокинула голову, и из ее разинутого рта вырвался вопль отчаяния и смертельной тоски.

Наверное, я, захваченный собственными переживаниями, не вполне расслышал ее крик. Мне тоже было страшно. Я и сам был напуган своими намерениями, тем более что толком не знал, как должным образом их осуществить. Я протянул руку к ее лону, надеясь проторить пути для своего безумия к райским кущам любви, - и рука погрузилась во что-то вязкое, влажное, бездонное. Мои усилия вытащить ее обратно не имели никакого успеха, она увязала все глубже. Зажатая как в тисках, моя рука опутывалась, между тем, паутиной, которую ловко набрасывал на нее живший внутри моей сестры человек, и безвольно влеклась в теплый внутренний мрак, а за ней влекся и я.

Так вот почему много лет спустя Полина намекала мне, что меня привязывает к ней совершенное некогда преступление. Я закричал от ужаса. Мой крик, раскрывшись веером над пустыней жизни, отделявшей меня от будущих упреков и претензий сестры, слился с ее поросячим визгом, а чуть поодаль протяжно и жалобно захныкала Фенечка Александровна. Невероятным усилием выдернув руку из засасывавшей ее трясины, я с тонким крысиным попискиванием побежал по комнате, ныряя в углы и едва ли не всюду натыкаясь на испуганно вытаращенные глаза хозяйки.

- Нестор! Нестор! - звала она. - Успокойся, прошу тебя, все позади!

- Но этого не было! - крикнул я. - Не было! Я не делал этого, даже не пытался! Это обман! Я не мог изнасиловать свою сестру! Я мог думать об этом, мог хотеть этого, но сделать...

- Я тебе верю, успокойся, - перебила Фенечка Александровна. - Это был дурацкий опыт, мы совершили ужасную глупость, не нужно было этого и затевать... Но твой дядя, Нестор...

- Это он! Он исказил правду... оклеветал меня... заставил поверить в глупое пророчество... заставил делать то, что я совсем не собирался делать...

- Но где он, Нестор?

Я огляделся. Дяди Самсона в комнате не было. Обескураженная Фенечка Александровна смотрела на меня побитой собачонкой.

- Я потому и прервала сеанс, что он внезапно исчез, - сказала она.

- Исчез?

- Ну да... Как если бы растворился в воздухе...

Понемногу успокаиваясь, я пригладил рукой растрепавшиеся волосы. Расправил плечи, постарался взглянуть орлом.

- Этого следовало ожидать, Феня. Ведь мы имели дело с фантомом, а не настоящим дядей Самсоном. Он завел меня в очередной тупик, а сам увернулся, полагая, что отлично справился со своей задачей. Но не тут-то было! Меня так легко не сломаешь. И на мякине не проведешь. Если я твердо знаю, что не насиловал сестру, не набрасывался на нее под дождем, то кто или что заставит меня думать, что это все же было?

Фенечка Алексадровна, одобрительно и торопливо кивавшая на каждое мое слово, смущенно пробормотала, едва я закончил свою гордую речь:

- Нестор, но еще одно... Ты изменился... Ты стал каким-то другим, Нестор...

- Не понял...

Она взяла меня за руку и подвела к зеркалу. Сначала я не сообразил, что нового закралось в мое отображение, затем кое-какие смутные подозрения зашевелились в моей душе. Фенечка Александровна подтвердила их, выдохнув:

- Ты страшно помолодел...

Вот именно что страшно, я сбросил добрый десяток лет и выглядел просто молодцом. В каком-то смысле это было не так уж плохо. Многие согласились бы поменяться со мной местами. Но то, что внешне выглядело недурно, волшебно и заманчиво, по своему существу было более чем опасно. Если я назвал фантомом своего дядю, который исчез во время гипнотического сна, то разве не было теперь у Фенечки Александровны оснований считать таким же фантомом и меня, странным образом перекочевашего во время того же сна в собственную юность?

Защищая свою подлинность, я враждебно посмотрел на женщину. Она-то ничуть не изменилась, изменился только я. Значит, время отнюдь не обратилось вспять, это я, я один, перекинул мостик в прошлое и перебежал по нему, никого не увлекая за собой. Но я не мог допустить, чтобы у Фенечки Александровны возникли сомнения на мой счет.

- Что же ты теперь будешь делать? - спросила она с тревогой.

- Ничего... Жить... Пойду к жене. Ты вот не веришь, что я тот же, каким вошел в твою квартиру. А она поверит, потому что она любит меня.