Михаил Литов - Первенец

- Отчего же, - сказал он, - посещают и происходят.

Итак, дядя не ошибся, мы напали на верный след. Я чуть было не стал потирать руки в полном удовольствии, предвкушая расправу над этим наглецом. Между тем карлик умолк. И я крикнул:

- Давай, выкладывай, парень, не тяни резину! Приведи примеры!

Не исключено, дядя предпочел бы более гибкую тактику и даже не ожидал от меня такого грубого выпада. Он знал меня деликатным, выдержанным, по-своему утонченным молодым человеком, а вот теперь я в каком-то глухом углу, в покинутой добрыми людьми, обшарпанной комнатенке не своим голосом вопил на беднягу карлика, как вопят на шавку, напустившую лужу на дорогой ковер.

- Примеры? - как ни в чем не бывало откликнулся вице-президент и отвратительно ухмыльнулся. - Пожалуйста, вот вам пример!

С этими словами он откинулся на спинку мягкого кожаного кресла, в котором почти утонул, и на наших глаза стал медленно, но неотвратимо преображаться. Легко представить мой ужас, когда я увидел, что в его уродливом облике проступают черты не кого-нибудь, а задохнувшейся девочки Глории. Но это была едва ли не пухленькая и розовощекая Глория, маленькая развязная бабенка. Она развалилась в кресле и нахально посверкивала на нас живыми смеющимися глазками. Крик ужаса и отчаяния застрял в моей глотке. Дядя тоже обалдел, он, конечно, не мог знать, в кого именно превратился карлик, но сам факт превращения и его вывел из равновесия.

Тем временем карлик, ставший покойной дочерью Фенечки Александровны, с прежней отвратительной ухмылкой протянул руку к вившемуся по стене у него над головой шнуру, дернул за него, и... мы, я и дядя, вместе с топчаном полетели в разверзшуюся вдруг у нас под ногами яму. Удивляюсь только, как это мы не переломали себе кости. В акционерном обществе "Удел" был весьма тонко и точно обдуман прием посетителей. Вероятно, не всех сбрасывали в яму, но мы, по меркам этого общества, принадлежали именно к тем, от кого следовало избавляться любыми методами. Створки люка сомкнулись над нашими головами, мы погрузились в кромешную тьму и не имели возможности выбраться из нее.

Дядя, падая, больно придавил мне руку. Карлик сверху, посмеиваясь, спрашивал, удобно ли нам, и сулил скорую, верную и мучительную смерть, его, этого подлеца, издевавшегося над нами, было отлично слышно. Я достал из кармана брюк зажигалку и выдавил крошечный желтый огонек. Мы находились в настоящей западне, тесной и смрадной, воняло там нестерпимо, и я не увидел, чтобы оттуда можно было как-нибудь вырваться. В первое мгновение меня больше всего поразил страшный, какой-то древний и как бы изможденный вид каменной кладки, перед которой мы сидели, приходя в себя после падения. Мы были замурованы заживо.

Затрудняюсь сказать, сколько времени мы провели в той яме. Дядя Самсон поставил у стены уцелевший топчан, и мы сели на него. Карлик больше не апеллировал к нам, словно забыл о нашем существовании. Я подумал, что если так пойдет дальше, то нас ждет мучительная, но отнюдь не скорая, как он обещал, смерть.

Над нашими головами раздавались шаги, голоса. Порой затевался какой-то спор, и тогда слышался переходивший на визг голос вице-президента. Затем долго и монотонно звучали глухие удары, можно было подумать, что там, наверху, крушат мебель. И после этого наступила зловещая тишина.

Дядя Самсон первый сообразил, что ждать больше нечего. Он сказал:

- Ты станешь мне на плечи и попробуешь дотянуться до люка.

- Хорошо, - ответил я.

В темноте я взобрался на широкие плечи дяди, а дотянуться до люка не составило большого труда. Я толкнул его, и он на удивление легко поддался. Я осторожно, бдительно остерегаясь внезапного нападения, выставил голову наружу. Уже пришла ночь, но огни соседних домов отбрасывали сюда некоторый свет, и в нем я увидел, что акционерного общества "Удел" как будто и не существовало никогда. На всем лежала печать запустения. Письменный стол, правда, стоял на прежнем месте, но с него сорвали сукно, а чтобы привести его в окончательную негодность, нанесли ему парочку крепких ударов не то топором, не то ломом. Кресло унесли, занавески изодрали в клочья. Пол покрывал толстый слой пыли.

Я выбрался в бывший кабинет карлика и помог выбраться дяде Самсону. Делать здесь было больше нечего, и мы отправились ко мне домой, а по дороге я спросил своего спутника:

- Ну и что, дядя, ты по поводу всего этого думаешь?

- Думаю, что место здесь нечистое, - ответил он задумчиво.

- Сам дом?

- Сам дом винить не в чем. В чем может быть виновен дом? Но что в нем нашли пристанище... темные силы, назовем так... это факт.

И эти силы действуют не только в доме, подумал я, вспомнив о существе в зеркале.

Что и говорить, в унынии брели мы. Особенно смущало и угнетало меня то обстоятельство, что проклятый карлик преобразился именно в Глорию. У меня не было, разумеется, оснований думать, что девочка воскресла в нем, но сам факт преображения, представлял ли он собой ловкий фокус гипнотизера или же что-то гораздо более материальное, служил напоминанием, почти обвинением и произвел на меня убийственное впечатление.

Агата ночевала у родителей, но в комнате висел ее большой портрет, написанный одним нашим приятелем, и дядя Самсон с видимым удовольствием остановился перед ним. Агата, и в самом деле очень хорошенькая, на мастерски сработанном портрете выглядела совсем как живая и казалась воистину писаной красавицей. Поэтому у дяди Самсона были причины залюбоваться изображением моей супруги.

- Ну и красотка твоя жена! - воскликнул он с восхищением. - Да, будь я помоложе...

Он умолк, заметив, что я слушаю его похвалы в адрес Агаты без особого энтузиазма.

- Ладно, ладно, - сказал он примирительным тоном, - не буду, а то ты еще не на шутку заревнуешь.

Итак, он решил, что ему удалось возбудить во мне ревность. Но мое смущение объяснялось другим. Мне показалось, что краски на портрете сегодня смотрятся особенно ярко и живо. Но, наверное, и впрямь только показалось. Просто так падал на картину свет, что возникала иллюзия полноценной живости, да и следует участь состояние моего духа после нашего удивительного и непостижимого приключения в заброшенном доме.

Мы прошли на кухню, и я достал из холодильника закуски, открыл бутылку водки. Опрокинув рюмочку, дядя Самсон необычайно оживился.

- Да, - сказал он, заглатывая шпроты, - жена у тебя, Нестор, конфетка! Мне бы такую. Я же одинок, всю жизнь бобылем... Ты что, сердишься? Или в самом деле ревнуешь? Это ты брось, не дури! Я тебе никогда никакого зла не сделаю. А твою жену восхвалять не устану. Она у тебя и красавица, и умница, и добрая душа, и хозяйка отменная...

- Откуда ты знаешь, какая она? - взорвался я. Мне были неприятны его пустые и бессмысленные славословия.