Михаил Литов - Середина июля

Обещание остаться у Иванова, чтобы оберегать его сон, забылось, выдохлось, рассеялось, как дым, Апарцев больше не ведал никакой ответственности перед товарищем, не мог ведать ее в свой звездный час. Он думал только о пронзительных авторах, которым, однако, не достало сил закрепиться в неком пантеоне славы. А может быть, кто-то сознательно помешал им сделать это? Апарцев должен был немедленно развеять всякие злые чары, покончить с положением, когда литература представала спящей красавицей. Он понимал, что становится в глазах окружающих чудаком, сражающимся в ветряными мельницами, но он понимал, он знал и то, что правда пронзительных авторов слишком выдается над мелочью всяких быстрых суждений и оценок со стороны ближних, чтобы он, Апарцев, придавал им теперь какого-либо значение.

Составив план заскочить домой за книгами пронзительных, а затем бежать к сестрам (начать с них), он тут же нимало не колеблясь покинул жилище Иванова. Мысль, что ради дела внедрения пронзительных в сознание читателя стоит жить, сильно подкреплялась у него мыслью, что сам он прекрасно жил в момент, когда читал их книги. Это были светлые минуты, пожалуй, лучшие в его жизни, это чтение поддерживали его, приободряло, оно, как ничто другое, внушало ему желание жить. Сейчас Апарцев готов был заявить, что даже собственное творчество не вдохновляло его так, как чтение тех книг. Со всякими живописными подробностями всплывали в его памяти картины, целые панорамы пережитых некогда ощущений. Разумеется, он не мог быть заодно с идейными установками авторов, которые воспевали и романтизировали коммунистическую борьбу, - это касалось прежде всего Катаева и Зарудина, но ведь какой был у них певческий талант! Неверов-то едва ли и был таким уж окончательным поклонником революции, не затаил ли он в своем псевдониме намек на затаенное в глубине его творчества неверие в нелепые догмы? Огнев, тот и вовсе смеялся над собственной верой в революцию, если у него была таковая. Апарцев проклинал революцию вместе с Сургучевым и бежал от нее в компании с Кондратьевым. Впрочем, получалось, что он исподволь проводит литературоведческую работу, затрагивает историю, а ему хотелось другого.

Он как на крыльях летел домой, и от ветровой быстроты движения полы его пиджака развевались, и как случается с писателями во сне, что они заняты каким-то небывало прекрасным текстом, так сейчас было у него на ходу ясное и безошибочное чтение целых отрывков из книг пронзительных. Но ведь он бодрствовал! Да и мог ли он знать наизусть эти самые отрывки? Апарцев не только переживал миг величайшего волнения, но и стал героем какой-то грандиозной трагедии, коснувшись ее душой и не вполне еще понимая ее суть, а потому, что просветление, катарсис на таком подъеме всего его существа опережали у него развязку, необходимую для всякой трагедии, он и брал из неведомой, волшебной сокровищницы таинственное знание текстов, когда-то прочитанных, но вовсе не заученных наизусть.

Дома он взял книгу с полки, раскрыл наугад и, выставляя губы рупором, прочитал вслух:

- ... Ведь будет же все это! Господи, будет! Юг - и море, и пальмы, и горы! Ведь кончится же когда-нибудь все здешнее, страшное! Все, все поедем дальше, никогда не расстанемся, будем всю жизнь работать вместе, будем отдыхать у раскрытого окошка, песни петь по вечерам...

Апарцев отскочил к окну, с роскошными телодвижениями пел у раскрытого в ночь окна. Ну, положим, пальмы - Бог с ними! А вот страшное для Апарцева кончилось. Дикой и отвратительной нелепостью представилось бы ему, когда б какой-нибудь Иванов или даже точно все тот же Иванов подошел к нему сейчас и предложил работать, никогда не расставаясь, отдаться совместной борьбе с Лепетовым. Всякая работа, которую могла предложить ему современность, казалась ему дикой. Для него кончилось здешнее. Причина и цель работы должны были исходить не извне, а из его собственной души, из выросшего в нем понимания значения тех, кого он мысленно называл теперь пронзительными, понимания их превосходства над современностью. И еще он читал вслух. Он отыскал у Зарудина место, некогда особенно поразившее его. В отрывке, где зарудинский герой почти тайно наблюдал удачливость своего соперника в битве за девушку и горы клокотали перед ним, могучилась сила взбесившегося вулкана. Подобного не было, разумеется, ни у Бабеля, которого Апарцев едва знал, ни у Лепетова, ни у Иванова, ни у самого Апарцева. Хорошо! Но пением и криками у окна дело кончиться не могло.

***

Полчаса спустя он прибежал в тихий домик сестер, встретивших его, по своему обыкновению, кроткими и доброжелательными улыбками. Апарцев мысленно искал их подобий среди героинь пронзительных и не находил, там и женщин с их извечными мещанскими предрассудками непреклонная воля автора погружала в огненную купель, а здесь никто могущественный и одаренный не занимался безвольно стареющими девушками, и их жизнь казалась Апарцеву несколькими ворсинками, шерстинками, что ли, отпавшими в темноту. Нигде теперь не сыскать материи, которой они некогда принадлежали, и темнота, принявшая их, не возбуждает помыслов об интимном. Апарцев осуждающе покачал головой. У них пила чай гостья, которой он никогда прежде не видел, девушка, в совершенстве схожая с той, что порой волновала его воображение. Впрочем, Апарцев тут же подумал, что это поспешно и как бы с умыслом представшее перед ним сходство - всего лишь некий отголосок давних впечатлений, а может быть, и до некоторой степени материализовавшееся желание как-то уладить вопрос с тем фильмом тоже, чтобы навеянные им воззрения на жизнь, говоря уже - на слабый пол, не пропали всуе теперь, когда он сам по-новому и с таким словно бы еще вовсе не тронутым запасом энергии обустраивал собственное существование. Иными словами, желание не то покончить с мечтами о девушке с экрана, не то получить от них некий доход придало в его глазах этой приятной во всех отношениях незнакомке сходство с той, накрепко запечатлевшейся в его памяти. А незнакомка сидела за столом тихо и скромно и в подражание подругам смотрела на Апарцева с безгласой, ничего не требующей взамен приветливостью, однако в ней угадывалась готовность в любой момент неостановимо, вещающе разговориться и, если войдет в раж, выкидывать удивительные штуки. По сути, у нее было мало общего с сестрами Апарцева, и нет-нет да тревожило и странным образом умиляло всех собравшихся впечатление, что не она пришла к ним в гости, а они не совсем законно и с некоторым риском для себя оказались в ее владениях, разглядеть границы и разгадать тайну которых было гораздо труднее, чем сквозь маскарадное изображение, будто ничего особенного не происходит, доносить до хозяйки чуточку даже и приниженную почтительность.