Буало-Нарсежак - Убийство на 45 оборотах

— Нас так потрясла смерть господина Мелио! — сказал он. — Просто невозможно представить! Вы, разумеется, не знаете ничего, что могло бы помочь следствию?

— Ничего, — сказала Ева.

— Вы никак не связываете эту смерть с гибелью вашего мужа?

Ева прекрасно разыграла удивление, смешанное с любопытством.

— А что, — спросила она, — есть связь между?..

— Ну, это еще вилами по воде писано, — сказал Борель. — Если хотите — рабочая гипотеза. Мы просто обязаны рассмотреть все возможности, даже самые невероятные.

Еле слышно задребезжал телефон. Борель схватил трубку, и лицо его на мгновение изменилось.

— Я занят, — резко сказал он.

Он тут же снова улыбнулся, может быть, чуть снисходительно, и лицо его приняло прежнее любезное выражение.

— Тут есть одна деталь, из мира грез… женский голос… Вы читали газеты? Вы в курсе?

— Да, — сказал Лепра.

— Ну так вот, — продолжал Борель, хитро прищурившись, — помните анонимное письмо, написанное женщиной… Улавливаете связь?

— Не вполне, — призналась Ева.

Борель улыбнулся с видом профессора, который понимает, что завысил требования.

— С одной стороны, моя дорогая, у нас лежит письмо, цель которого — скомпрометировать вас, с другой — некая таинственная особа, возможно, нанесла визит Мелио за несколько минут до его смерти. Может, это одна и та же женщина? Видите, куда я клоню?

Внезапная радость осветила лицо Евы.

— Понимаю, — сказала она.

— Как только я идентифицирую почерк, — заключил Борель, — победа за мной. Пока же…

Он встал, подошел к низкому столику и указал на магнитофон.

— Я хочу попросить у вас помощи. Я тут, понимаете, записываю «грудные голоса, как у некоторых певиц на радио», как выразился наш таксист… Само по себе это не так уж и неприятно, но беда в том, что они все похожи.

Он включил магнитофон.

«Улица Камбон, 17-бис… да, вот здесь, спасибо… улица Камбон, 17-бис… Сколько я вам должна?.. Улика Камбон, 17-бис… Остановите чуть дальше…»

Голоса сменяли друг друга, произнося эту бесконечную фразу, нелепую, нереальную. Борель посмотрел на Еву. Он так чудовищно умен или чудовищно глуп? Он все так же улыбался, не отпуская кнопки магнитофона.

«Улица Камбон, 17-бис… откройте, пожалуйста, окно… улица Камбон, 17-бис…»

Он выключил магнитофон.

— Вообще-то, — сказал он, — я должен был бы вызвать всех обладательниц грудного голоса, поющих на радио, для очной ставки с шофером… Но это, естественно, невозможно, и по стольким причинам! У некоторых есть покровители… большие шишки… это, скорее всего, послужило бы причиной для скандала… нет… лучше так…

Он снова пустил запись.

«Улица Камбон, 17-бис… я спешу… улица Камбон, 17-бис…»

Запись кончилась, и Борель вздохнул.

— Они все называют адрес Сержа Мелио и добавляют несколько слов… так, все равно что… и никаких обид… Но это нам ничего не даст. Как, скажите на милость, он сможет узнать голос?

— Тогда зачем? — спросила Ева.

— Долг службы, мадам, — ответил Борель.

— Я тоже, — сказала Ева, — должна произнести: «улица Камбон, 17-бис»?

— Если вас не затруднит.

Лепра вцепился в подлокотники кресла. Он недоверчиво смотрел на Бореля, но комиссар был как никогда любезен.

— Подойдите сюда, — продолжал он, — вот… я пускаю кассету… говорите не торопясь, в микрофон.

— Улица Камбон, 17-бис, — проговорила Ева. — И побыстрей, пожалуйста.

— Достаточно, — сказал Борель. — Спасибо.

И снова жеманно принялся потирать руки.

— Для меня эта запись — просто коллекция автографов… Несравненный сувенир.

— Правда? — прошептала Ева. — Тогда вы должны были бы попросить, чтобы они спели… Почему бы и нет?

Она посмотрела на Лепра, натянуто улыбнулась и вновь взяла крохотный микрофончик.

— Если вам это доставляет удовольствие, — сказала она Борелю. — «Я от тебя без ума», — объявила она.

Включилась запись. Лепра вскочил.

— Ева!

Но Ева уже подносила ко рту микрофон. Она пропела вполголоса первый куплет, не сводя глаз с Лепра. Она обращалась к нему. К нему и к Флоранс, которую она уничтожала своим талантом, к Флоранс, которая в эту минуту была стерта с лица земли. Вызов, звучавший в ее голосе, придавал словам Фожера невыносимую грусть. Это прощальное песнопение, созданное им для Евы, стало в кабинете полицейского прощанием Евы с Лепра. Постепенно лицо Евы исказила гримаса какой-то глухой муки. Голос ее прерывался, торжествовал, погибал. «И в нем, и во мне она всегда любила саму себя», — думал Лепра. Ева напела припев без слов, не размыкая губ, словно колыбельную. Казалось, песня доносится издалека, впитывая расставания, встречи, отъезды. Борель качал головой в такт.

— Хватит! — крикнул Лепра.

Ева замолчала, и они застыли, не произнося ни слова.

— Господин комиссар не просил тебя о столь многом, — проговорил Лепра, стараясь казаться естественным.

— Ошибаетесь, — сказал Борель. — Я бы с удовольствием дослушал песню до конца. Вы неповторимы, мадам! Не знаю, как вас отблагодарить.

— Ну что вы… Я могу идти?

Борель, возбужденный, растроганный, проводил их до лестницы.

— Если у меня будут новости, я обязательно дам вам знать. Я ваш навеки.

Лепра взял Еву под руку. Они спустились вниз.

— Через пять дней он получит письмо, — сказала Ева.

— Замолчи, — прервал ее Лепра.

Он обернулся, но Бореля уже не было. Когда они вышли на набережную, Лепра продолжал:

— Ты сошла с ума. Просто свихнулась!

— Подумаешь, нам немного осталось.

— Ну, знаешь, я еще хочу пожить.

Ева остановилась.

— Иди, — сказала она. — Уезжай… По-моему, ты упрекаешь меня в том, что произошло. Я тебя не держу. Ты свободен.

Он пытался протестовать. Она оборвала его:

— Послушай, Жанчик, давай договоримся раз и навсегда…

— Не здесь.

— Почему?

Он оперся на парапет, словно вел с Евой непринужденную легкую беседу.

— У нас с тобой не складывается, — сказала Ева. — После смерти Мелио.

Он хотел прервать ее.

— Дай мне сказать! Все не так. С тех пор, как ты почувствовал себя в опасности, ты думаешь только о том, как сбежать. Может, я говорю жестокие вещи, но это правда. Раньше я верила, что ты меня любишь. Тебе льстила эта любовь. Но теперь я тебя компрометирую. Становлюсь опасной… Заразной.

— Ева!

— И потом, ты считаешь, что сможешь без меня обойтись… Потому что ты придумал эту песенку, без моей помощи, один. Ты меня победил. Вот событие! Ты воображаешь, что сможешь заменить моего мужа? Нет, ей-богу, ты чувствуешь себя Фожером. Иногда мне кажется, что я слышу его… Смешно! Это я тебя создала!

Она ударила кулаком по шероховатому парапету, на котором играли тени от листвы.

— Не он тебя открыл, а я. Я. Кто научил тебя одеваться, жить, даже любить… Так уходи! Скатертью дорожка… Как-нибудь сама выпутаюсь. Я привыкла.