Мэри Кларк - Эта песня мне знакома

Лицо Винсента Слейтера на глазах приобрело нездоровый желтый оттенок.

— Это клевета, — процедил он. — Гнусная и неприкрытая клевета.

— Именно. И Питер Кэррингтон, как поступил бы на его месте любой ни в чем не повинный человек, поручит своим адвокатам подать против Глэдис Олторп иск. За этим последует стандартная процедура снятия показаний с обеих сторон, пока не будут принесены извинения, достигнуто какое-либо соглашение или не состоится суд. Как вы считаете, станет ли Питер Кэррингтон требовать от Глэдис Олторп публичных извинений, а в случае ее отказа принести их подавать на нее в суд, чтобы восстановить свое доброе имя?

Глаза Слейтера превратились в две ледышки, но Греко успел заметить промелькнувший в них испуг.

— Вы, кажется, собирались уходить, мистер Греко, — процедил он.

Больше не было произнесено ни единого слова. Греко вышел из дома, уселся в машину и завел двигатель.

«Интересно, кому сейчас названивает Слейтер, — подумал он, выруливая на дорогу. — Кэррингтону? Адвокатам? Новоиспеченной миссис Кэррингтон?»

Ему вспомнилось, с какой горячностью Кей бросилась на защиту Питера Кэррингтона, когда он столкнулся с ней в доме у ее бабки.

«Эх, Кей, зря ты не послушалась бабушку», — мысленно покачал он головой.

Утром я не заметила в поведении Питера никаких признаков того, что он помнит о своей ночной прогулке. Я не знала, стоит говорить ему об этом или нет. Да и что я могла ему сказать? Что он вел себя так, как будто пытался не то столкнуть что-то или кого-то в бассейн, не то что-то или кого-то оттуда вытащить?

Мне показалось, что я знаю объяснение. Ему приснился кошмар, будто Грейс тонет в бассейне, и он пытался спасти ее. Это казалось логичным, но заводить с ним разговор на эту тему смысла я не видела. Все равно он ничего бы не вспомнил.

Мы поднялись в семь утра. В восемь Барры должны были прийти готовить завтрак, но я сделала свежий сок и сварила кофе, потому что мы решили устроить небольшую пробежку по парку. Как это ни странно, до сих пор мы практически не вспоминали о том, что мой отец работал в поместье садовником. Я рассказала Питеру, как тяжело отец переживал смерть матери и каким ударом стало для меня его самоубийство. О гадостях, которые наговорил мне тогда Николас Греко, я, разумеется, упоминать не стала. Его намеки на то, что папа мог по собственному желанию решить скрыться, потому что был каким-то образом причастен к исчезновению Сьюзен Олторп, просто вывели меня из себя.

Пока мы бегали, Питер завел разговор о моем отце.

— После того как умерла моя бабушка, мама ничего не трогала в парке, — сказал он. — Так что, когда Элейн вышла за моего отца, она заявила, что у нас тут прямо как на кладбище. По ее словам, не хватало только вывески «Покойтесь с миром» над воротами. То, в каком состоянии этот парк находится сейчас, целиком и полностью заслуга твоего отца.

— Элейн уволила его, потому что он слишком много пил, — заметила я как можно небрежней.

— Это она так говорит, — мягко возразил Питер. — Элейн всегда погуливала, даже когда еще был жив мой отец. Она пыталась заигрывать с твоим отцом, а он ее отверг. Вот почему она его уволила.

Я затормозила так резко, что он успел пробежать еще несколько метров, прежде чем остановился и вернулся назад.

— Прости, Кей. Ты была совсем малышкой. Откуда тебе было все это знать?

Разумеется, это Мэгги вбила мне в голову, что отец потерял работу из-за пьянства. Она вообще списывала на его пристрастие к выпивке все, что бы ни случилось: и его увольнение, и даже его самоубийство. Неожиданно я поняла, что ужасно зла на нее. Отец был слишком порядочным человеком, чтобы открыть ей истинную подоплеку своего увольнения, а она, как обычно, решила, что знает все лучше всех, и сделала собственные выводы.

«Это несправедливо, Мэгги, — подумала я. — Несправедливо».

— Кей, я не хотел тебя расстраивать.

Питер сжал мою руку, и наши пальцы переплелись.

Я вскинула на него глаза. У Питера были аристократические черты и твердый подбородок, но, глядя на него, я всегда прежде всего видела глаза. И сейчас в них было беспокойство, огорчение, что он невольно причинил мне боль.

— Нет, что ты, ты меня не расстроил. Наоборот, ты сейчас сказал мне что-то очень важное. Все эти годы я представляла, как мой отец болтался тут в подпитии, и стыдилась его. Теперь с этой картинкой можно распрощаться.

Питер явно заметил, что я не расположена углубляться в эту тему.

— Что ж, ладно, — отозвался он. — Побежали дальше?

Мы пару раз пробежались туда-сюда по каменистой дорожке, которая вилась по парку, а потом решили сделать последний круг до конца западной тропки, которая шла до самой улицы. Тропка упиралась в высокую живую изгородь. Питер пояснил, что много лет назад вдоль обочины проложили общественный газопровод, и когда мой отец разрабатывал план благоустройства участка, он предложил отодвинуть ограду на пятьдесят футов в сторону от дороги. Таким образом, если возникала необходимость в ремонте труб, можно было произвести его без ущерба зеленым насаждениям.

Мы добежали до кустов и услышали доносившиеся с той стороны голоса и механический лязг. Сквозь заросли нам удалось разглядеть, что это работники дорожной службы устраивают объезд и разгружают с грузовиков оборудование.

— Наверное, именно это и предвидел мой отец, — заметила я.

— Наверное, — согласился Питер, потом развернулся и побежал в обратную сторону. — Слабо наперегонки до дома? — бросил он мне через плечо.

— Эй, это нечестно! — возмутилась я ему в спину.

Через несколько минут мы, запыхавшиеся, но довольные собой — во всяком случае, так я считала, — ввалились в дом.

Барры хлопотали на кухне, и до меня донесся запах пекущихся кукурузных лепешек. Обыкновенно мой завтрак состоит из чашки черного кофе с половинкой подсушенного рогалика (и никакого масла и плавленого сыра, да-да), и я немедленно поняла, что, если я хочу сохранить фигуру, мне придется собрать в кулак всю свою силу воли. Но сегодня, когда мне предстоял первый совместный завтрак с Питером в нашем доме, я не собиралась об этом думать.

У жизни в особняке есть один неоспоримый плюс: у тебя всегда есть выбор, где расположиться. Завтракать мы устроились в уютном зимнем саду с бело-зелеными решетчатыми стенами, круглым стеклянным столом, плетеными креслами с подушками и буфетом, в котором красовался изящный бело-зеленый фарфоровый сервиз. Этот сервиз уже в который раз заставил меня осознать, сколько в этом доме сокровищ, которые любовно собирались с начала девятнадцатого века, и я даже на миг задалась вопросом, ведет ли кто-нибудь им учет, и если ведет, то кто.

Я заметила, что Джейн Барр чем-то обеспокоена. Ее теплое приветствие не могло скрыть затаившейся в глазах тревоги. Что-то было не так, но мне не хотелось расспрашивать ее при Питере. Я видела, что он тоже это почувствовал.