Дональд Стэнвуд - Седьмой лимузин

После недолгих размышлений Гривен понял, что ему необходимо рассказать Люсинде о встрече с Элио. Нет смысла скрывать — особенно с учетом того, что Элио выйдет с утра на стартовую линию. Но сперва Люсинду следовало насытить — удовлетворить все или почти все потребности.

Ресторан «Отеля де Пари» соответствовал своей высокой репутации. Рябчики по-русски, зразы по-кавказски — меню здесь было ориентировано на вкусы аристократов из русской эмиграции, по-прежнему слывших в Монте-Карло арбитрами хорошего тона. Люсинда, широко раскрыв глаза, следила за тем, как официант прокладывает себе дорогу к престарелой русской графине, держа на серебряном блюде порцию медвежатины.

Но при всем при том она едва притронулась к еде, слушая рассказ Гривена; потом и вовсе оттолкнула от себя тарелки, дожидаясь, когда же им наконец подадут счет. И не задала ни одного вопроса об Элио.

— Не поднимешься ли наверх, Карл, за нашими паспортами? Они понадобятся в казино. Нынче ночью я решила полностью положиться на свою удачу.

В казино их встретили с превеликой радостью, препроводили мимо «кухни», то есть помещений, отведенных главным образом для туристов, в относительно спокойные приватные залы. Люсинда решила сыграть в рулетку, поставив на дни рождения и на шестерку — номер их апартаментов в гостинице. Гривен играл более осмотрительно, придерживаясь псевдонаучной системы чередования красного и черного. Так или иначе, повезло им обоим. Собралась толпа зевак, сопровождавшая аплодисментами каждое прибавление к небоскребам разноцветных фишек. Вдвоем они выиграли почти семьдесят пять тысяч франков.

— Удача улыбается нам, Карл. — Люсинда, остановившись, посмотрела в ночное небо. — Как ты думаешь, не удастся ли нам внушить Гитлеру, что это знаменье?

Им следовало бы знать о том, что Небу было угодно, чтобы в эту ночь они остались дома. В полседьмого утра Гривен спустился с Люсиндой в холл, чтобы ей нанесли грим. В холле, ближе к выходу, они увидели не только господина Гебеля, но и всю съемочную группу, только что вывалившуюся из лабиринта здания казино. Их сотрудники стояли тесной кучкой.

Он взял Люсинду за руку. Ах ты, Господи. Все было написано у них на лицах. Озадаченность, недоверие, прямой упрек. Топорков стоял чуть спереди, сурово нахмурившись, он явно был избран предводителем и оратором. И бежать на этот раз уже некуда, хотя каждый шаг — как по лезвию бритвы.

Николай никак не мог решиться заговорить — и фройляйн Шнайдер подалась вперед. Вид у нее был не столько рассерженный, сколько чудовищно разочарованный. И вот она заговорила. Разумеется, чего-то в этом роде следовало ожидать. Фройляйн Шнайдер и Топорков вчера поздно вечером посетили кабаре в Монаковиле, старой части города, и застали там Элио — одинокого и в стельку пьяного. И они побеседовали. Гривен видел эти слова заглавными буквами, словно они были выгравированы на могильном камне.

Лица всех присутствующих повернулись в сторону Гривена, от него наверняка ждали полного отрицания, яростного опровержения. Гривен так было и начал, но шестеренки не проворачивались, и там, где он провалился, неожиданно преуспела выглядящая на диво серьезной Люсинда.

— Мы с Карлом действительно совершили определенные ошибки. Но как раз сейчас тот вопрос, нравимся мы вам или нет, не имеет значения. — Она приняла театральную позу перед большой и в данный момент слепой камерой Николая, иронически потрепала ее рукою. — Сегодня мы все служим одному господину, не так ли?

Положись на Люсинду, она всегда метит прямо в сердце. Какой немец не откликнулся бы всей душой на зов Долга? По едва заметному сигналу Топоркова, сурового, но честного воина, вся труппа рассыпалась на заранее намеченные для съемок позиции, заодно вступив в борьбу за жизненное пространство с уже многочисленной публикой.

Как и в случае с гонками на Нюрнбергском круге, Лили должна была по сценарию выйти на линию старта, — и вот Гривен велел ей занять максимально выгодную позицию, проинструктировав соответствующим образом и нового дублера. (На этот раз, слава богу, им оказался далекий от политических дрязг бельгиец.) Судьи, люди из команды Нофа, фыркали, но не вмешивались. У них и без того хлопот хватало: давать отмашку на стартовую линию все новым «Бугатти», «Альфам», «Деляжам». И здесь, рядом с большим Мерседесом Карачиолы, появился плюгавый виновник сегодняшнего несчастья.

Гривен не испытывал гнева, только чудовищную холодность. Элио глядел только прямо перед собой. Он был в шлеме, в перчатках, в коже с ног до головы, но выглядел при этом весьма неуверенно. Что на него было не похоже, но ведь в конце концов он прибыл сюда с похмелья. Однако убрать его из кадра не было ни малейшей возможности. Люсинда, находящаяся на переднем плане, повернулась, пристально всмотрелась в его лицо… «Удачи!», — крикнула она, помахав рукой в белой перчатке. И чересчур ослепительно улыбнулась — Люсинда всегда отличалась извращенным чувством юмора.

Черно-белый флаг, ракетница, фальстарт, выхлопные газы и грохот… все, как прежде, но история не повторяется или же повторяется только как фарс. Стоило Люсинде забраться в Тридцать седьмую модель, повинуясь приказу Гривена, как они вдвоем увидели: Элио, дав газу, обгоняет какую-то «Альфу».

Здесь не ожидалось кросса по пересеченной местности, как в Нюрнберге или в Ле Мане, — только безумная гонка по городским улочкам, весь круг менее двух миль. Ни на одну секунду не затихал рев двигателей; не прошло, казалось, и нескольких мгновений, как первые лидеры вышли на заключительную прямую первого круга, которая пролегала возле нефтеперерабатывающего комбината. Две Тридцать пятые модели (но не та, на которой ехал Элио) прошли первый круг менее чем за две минуты. Но один круг мало что доказывает, когда предстоят еще девяносто девять. Элио показался достаточно скоро, сразу вслед за Рене Дрейфусом, и уже настигая его.

— Не уходи, — шепнул Гривен Люсинде, садясь на взятый напрокат велосипед. — Я сейчас вернусь.

После того, как главные кадры были уже отсняты, настало время проверить, как обстоят дела у других участников съемочной группы. Кто что успел отснять? Добились ли мы всего, что могли, с учетом сложившихся обстоятельств? Но усилия Гривена пошли прахом, в ответ ему только хмыкали, не желая ни на миг отвлечься от захватывающего зрелища.

В конце концов он остановился у поста, на котором работал Баберски, — здесь был самый крутой поворот на всей трассе, дорога ныряла в туннель под железнодорожными путями прежде чем повернуть под прямым углом в сторону моря. Гонщики лихо вписывались в поворот на девяносто градусов, за колесными торпедами стлался дым, пропитанный испарениями резины.