Игорь Быховский - За строками протоколов

Ушли они, я опять задумался. Ведь до этого одиннадцать лет в торговле работал и ни с чем таким не сталкивался. Наш управляющий пищеторгом, Василий Иванович Кузьмин, большой души человек был, справедливый, принципиальный. Тут не только деньги, конфетой его не угостишь. Помню, юбилей у него был, сложились мы, сервиз ему преподнесли, а он такой скандал закатил, чуть все чашки не поразбивал.

А здесь, видать, другое дело. Пораскинул мозгами — выходит давать Малышеву надо. Через пару дней заходит ко мне руководящий. Дверь плотно закрывает. И так спокойненько на стол деньги кладет. Одну десятку, другую. Считает: раз, два, три... А мне это прямо в сердце отдает. Положил он восемь десяток и говорит: «Надеемся, к майским прогрессивка будет». — И ушел.

Теперь уж мой черед к Малышеву идти. Позвонил ему по телефону. Так и так, можете ли принять? Ответил сердито, но принять согласился.

Деньги завернул в белую бумажку, в отдельный карман положил и в трест отправился. Вылез из трамвая за одну остановку до треста, решил пешком немного пройти, успокоиться. Рукой всё в кармане пакетик трогаю. Волнуюсь, а если Малышев людей позовет, акт составят и меня в милицию?

Постучал в дверь. Вхожу: «Здравствуйте, Кирилл Петрович!»

Смотрит на меня, сесть не предлагает: «Ну что у вас?»

Я что-то промямлил насчет акта на списание. А сам думаю: как же я деньги ему передам? Вдруг не примет? Не помню, что я ему еще говорил, только отвечал он очень сухо: да, нет. Вижу, пора деньги давать и идти. Руки стали потные, чувствую и сам стал красный. «У вас всё?» — спрашивает Малышев. «Всё, Кирилл Петрович». — «До свиданья».

Повернулся я к выходу, пакетик в руке держу. Подошел к вешалке и деньги в карман его пальто положил. А из-за спины голос: «Не распоряжайтесь моим карманом!»

У меня всё прямо оборвалось внутри. Ну, думаю, сейчас начнется. Не помню, как из треста выбежал. Оглянулся — сзади никого, всё в порядке. И тут так противно стало, как будто в чем-то испачкался. Поехал на работу. Под вечер руководящий зашел. «Ну что, — смеется, — не так страшен черт, как его малюют?» А мне не до смеха. Стопку водки выпил, полегче стало.

А в общем к маю прогрессивку дали, а потом и выговор сняли. Конечно, еще разик к Малышеву зайти пришлось. На этот раз поспокойней было. Только посмотрел он на меня и говорит: «Редко ходишь».

Я об этом руководящему сказал. А он успокоил: «Не расстраивайтесь, мы тут с механиком по винным автоматам разговаривали. Он толковый парень. Дозировочку поставит как надо. Не пропадем». С этого и пошло. Вначале стеснялся своих сотрудников. Понимал — знают они всё. А потом привык. Да и мне, конечно, перепадало — чего греха таить.

Теперь не нужно было думать, как с товарищем в ресторан сходить. И даже ждал, когда руководящий зайдет, дверь плотно прикроет и деньги на стол выкладывать начнет. Черт его знает, откуда жадность появилась? И в голове всё время сверлит: купить! Да что-нибудь новое, дорогое. Вы помните, когда задерживали меня — часы золотые изъяли? Вот я сейчас и думаю: зачем они мне были нужны? Пять лет «Победу» носил — и ход хороший, и вид неплохой. Так нет! Понадобились золотые. Чем я хуже других?

Дома тоже. Стоял у нас буфет, отцовский еще. Крепкий, дубовый. Нет, всё надо новое, дорогое. А то вроде неудобно к себе пригласить. И жена, странное дело, тоже заразилась. По выходным раньше за город с дочками ездили, а теперь некогда — надо магазины обойти. Говорят, спальные гарнитуры появились. Рижские. Под орех. Как бы не упустить!

А счастья не было. Иной раз ночью лежу, а сам думаю: не может же это всю жизнь продолжаться. Вызовут когда-нибудь. Спросят: откуда то, откуда это. Даже как-то жену разбудил, — давай, мол, договоримся, если будут допрашивать. Она валерьянку мне накапала: «Брось, Коля, волноваться, обойдется». Если не верите — можете ее допросить. А ведь с дочками об этом не поговоришь. Их же тоже допросить могут.

Осенью решил уволиться, работу новую подыскивать начал. Только не уволился. Знаете, как трудно с больших денег на ставку перейти. Прямо какой-то туман окутал. Пить понемножку начал. Дочки у меня большие — одна институт кончает, другая в десятый класс ходит. Конечно, приятно, что приоделись они. Я даже себя успокаивал: для них всё это, им останется. И никак не думал, что догадываются они, откуда всё берется.

Как-то заявление надо было написать, кажется насчет дров. Полез за бумагой к младшей в стол, тетрадки стал перебирать. И вдруг вижу: дневник. Дай, думаю, посмотрю, чем она дышит: отец всё-таки. Вначале насчет подруг и уроков шло дело, а потом читаю:

«Почему люди так жестоки, почему, чем больше им дано, тем больше они требуют и никогда не удовлетворяются тем, что имеют. Стремление к лучшему — это хорошо, но когда это переходит все границы, и человек стремится только к личному благосостоянию — это гадко... гадко... гадко!»

До смерти этих слов не забуду. А последние слова, как три пощечины: «Это гадко... гадко... гадко».

На работе же всё по-старому шло. Руководящий деньги принесет: часть себе возьмешь, часть Малышеву и Снитковецкому отложишь. Стало всё это взяточничество в порядке вещей. И давать совсем не боялся и брали как должное, без всяких разговоров.

А когда посадили Никитушева, зашевелился наш муравейник. Малышев совещание собрал. И речь такую закатил — прокурор позавидует. «Растратчики позорят наш трест! Просим сурово покарать расхитителей». А сам, наверное, дрожал: вдруг Никитушев его выдаст.

И прения были, и резолюцию приняли. Всё как полагается. Ну прямо как детская забава, где все играют «понарошку».

Потом и мой черед пришел. Об этом вы лучше меня знаете. Неудобно мне, что врал сначала. Но я думаю вам ясно: во мне ведь боролись два человека. Один требовал: «Отряхни от себя всю эту грязь». А другой нашептывал: «Неужели ты будешь предателем, выдашь своих товарищей?»

Я тут Снитковецкого на прогулке встретил. Отозвал меня в сторону: «Держись, Коля, может, и вывернемся». А я больше не хочу выворачиваться! Я хочу быть как все, понимаете, как все люди. И спать хочу спокойно и дочкам прямо в глаза смотреть. Понимаю — не скоро это будет. Но ведь будет? Правда?

Шум электрички наконец затих. И сразу исчезло всё, что было связано с городом: суета, стук колес, людская речь.

И так было приятно вдыхать полной грудью пряный, пахнущий лесом и травой воздух, что юноша и девушка, только что приехавшие на электричке, несколько секунд молча стояли на платформе, наслаждаясь солнцем, зеленью и тишиной.

— Ну, куда пойдем? — спросила девушка, обращаясь к своему спутнику.