Анатолий Безуглов - Трудный поединок

Порой случается так, что какие-то заинтересовавшие тебя события и люди живут в твоей памяти особняком, самостоятельно, разделенные годами и километрами, а потом вдруг узнаешь об их связи, и не простой, а самой тесной, физической. Именно так было и на этот раз.

1936 год. При странных обстоятельствах исчезает жена судебно-медицинского эксперта Дунайского – молодая, красивая Нина Амирова.

1947 год. Будучи студентом Московского юридического института, я слушал лекцию начальника следственного отдела Прокуратуры СССР Льва Романовича Шейнина.

Невысокий, плотный, в коричневой генеральской форме с зелеными лампасами и узкими серебряными погонами на кителе, он, однако, не производил за кафедрой впечатления ответственного и грозного начальника, каковым являлся по своему служебному положению. Говорил без всяких шпаргалок, любил приводить разного рода литературные сравнения, легко переходил от серьезных тем к довольно смешным историям, умел быть остроумным и едким. Словно перед ним не большая, разноликая аудитория, а давно знакомые собеседники. Не знаю, что ему помогало так увлекать слушателей,– большой опыт, личное обаяние или незаурядный литературный дар.

Тогда впервые услышал я о следствии по делу Ами-ровой. Рассказ Льва Романовича буквально захватил всех нас, будущих юристов. Во всяком случае, на меня он произвел сильное впечатление.

1950-1956 годы. Я работаю прокурором уголовно-судебного отдела Прокуратуры СССР. Там и знакомлюсь со своим старшим коллегой по службе – прокурором следственного отдела Прокуратуры СССР Георгием Робертовичем Гольстом. С интересом слушаю его выступления на собраниях и совещаниях, читаю его статьи и методические наставления. От других узнаю, что Георгий Робертович в прошлом был следователем, считался асом. В 1940 году, когда ввели должности следователей по особо важным делам при Генеральном Прокуроре СССР, Гольст был назначен на эту должность одним из первых.

1982 год. В ходе подготовки к 60-летию Прокуратуры СССР, когда ветераны органов прокуратуры вспоминают дела давно минувших дней, я узнаю, что преступление, которое было совершено в 1936 году, о котором рассказывал Л. Р Шейнин в 1947 году, расследовал тот, кто был моим добрым давним коллегой,– Георгий Робертович Гольст

Круг замкнулся и связал воедино события и людей, о которых я знал давно.

И мне захотелось рассказать о том поединке, который происходил между следователем и преступником в далеком от нас 1937 году

Когда я решил воскресить те обстоятельства, передо мной встала трудность – неумолимое время. Сорок пять лет – срок нешуточный. Для каждого из нас – целая эпоха. К сожалению, само дело разыскать в архивах мне не удалось. Но, несмотря на это, я попытался восстановить его листы, опираясь на услышанную мною лекцию Льва Романовича Шейнина, на воспоминания самого Георгия Робертовича Гольста, на его скромный личный архив, на газетные отчеты того времени, на рассказы тех, кто еще помнил эту дикую по своей жестокости историю

Итак, был один из обычных февральских дней 1937 года. Окна Московской городской прокуратуры, что помещалась в особняке на Новокузнецкой улице, в доме 27 (там она и поныне), ярко светились электрическим светом, хотя не было еще и пяти. На улице пуржило, о стекла шуршал снег Изредка доносились приглушенные трамвайные звонки.

В кабинет старшего следователя прокуратуры Георгия Робертовича Гольста то и дело заходили и выходили люди – товарищи по работе, свидетели, вызванные по уголовным делам, не умолкал телефон. И в этой обыденной сутолоке странным, выпадающим из общего плана, был телефонный звонок жены. Голос у нее был взволнованный и радостный:

– Представляешь, у Пашеньки двойня!…

Георгий Робертович даже сразу и не сообразил, кто она, эта Пашенька, и при чем.

– Я же тебе говорила, ну, санитарка наша!

И тут только он вспомнил: действительно, она рассказывала, что у этой самой Пашеньки была какая-то семейная драма, муж бросил ее на пятом месяце беременности, и ее опекал женсовет поликлиники, А тут – двойня! Да на руках еще престарелый отец-инвалид…

– Понимаешь,– продолжала жена уже несколько виноватым голосом,– у меня важное поручение женсовета. Я задержусь. Володю из садика придется забрать тебе.

Гольст машинально записал на перекидном календаре: «18-00 – детсад, Володя», не требуя дальнейших объяснений. Но жена сказала:

– Мы устроили складчину. На приданое малюткам. Распашонки, пеленки, коляску. Постановили, что пойду покупать я…

– Хорошо,– нетерпеливо сказал Георгий Робертович, потому что в кабинет уже заглядывала секретарь прокурора города Филиппова.– Желаю успеха.

Закончив разговор с женой, Гольст поспешил к начальству. Он вспомнил и Пашеньку, невысокую, конопатую, которую они с женой встретили как-то в Парке культуры и отдыха имени Горького.

«Что ж, задание женсовета – штука ответственная,– решил Георгий Робертович.– Причина уважительная…»

В те времена всюду проникал дух коллективизма. Совместные пикники, совместная учеба. Да и быт был в основном коммунальным. Семья Гольста жила в общей квартире. Комната – 15 квадратных метров. Что удобно – неподалеку от горпрокуратуры, на Пятницкой. Так что забрать сына из садика и отвести домой – дело пустяковое. Можно будет оставить Володю на попечение соседей и вернуться к делам. А их – невпроворот. Георгий Робертович в те дни редко уходил домой раньше двух-трех часов ночи. И такое считалось чуть ли не нормой…

Так получилось, что прокурор города задержал Гольста больше, чем на час. И когда старший следователь возвратился в свой кабинет, его ждала посетительница.

Ей было лет тридцать. В платье из недорогой шерсти, сером пуховом платке, раскрасневшаяся не то от мороза, не то от волнения, она попросила следователя прокуратуры принять ее и выслушать.

Гольст посмотрел на часы – шесть. Решив, что он еще успеет за сыном, Георгий Робертович пригласил женщину сесть.

Она несмело присела на стул, скинув платок на плечи. Короткая стрижка под мальчика. Волосы темные, густые. Лицо смуглое, глаза карие. Было в ней что-то южное, может быть, кавказское. Гольст попросил представиться.

– Тамара… Тамара Кулагина я,– поспешно ответила женщина.– По мужу…

Выговор у нее был с фрикативным «г». Так говорят на Украине и на юге России.

– Работаю на автозаводе,– продолжала Кулагина.– Машинисткой.

Гольст уже успел обратить внимание на ее наманикюренные ногти. А рука у Тамары была широкая, крестьянская.

– Понимаете, товарищ следователь,– срывающимся от волнения голосом произнесла посетительница,– сестренка моя пропала… Нина…