Василий Казаринов - Тень жары

– Понятно, — он возвращает мне пистолет и указывает на санитара, валяющегося на полу. — Если он оклемается и начнет шевелиться — стреляй. Прямо в голову. Не бойся, это газовый, — закончив инструктирование, он уводит медбрата.

Трудно сказать, сколько проходит времени, — десять минут? час? — пока они секретничают в коридоре. Баба Тоня начинает тихо, жалобно подвывать и теребить дрожащими пальцами подол.

Наконец, они возвращаются. Медбрат поднимает стонущего товарища по профессии, оттаскивает его к двери, оборачивается, кивает — кивок выглядит странно.

Так, слегка вытянув шею, легким наклоном головы официант выражает чувство искреннего расположения к клиенту, одарившему щедрыми чаевыми.

– Ну, что еще?! — резко спрашивает Зина. — Я же сказал — свободен. Гуляй отсюда.

Зина опускается перед бабой Тоней на корточки, берет ее за руку.

– Где у вас договор?

Договор? Баба Тоня — и договор? Эта полуживая старуха — и документ, регламентирующий права и обязанности сторон? Глупость какая, нонсенс.

Тем не менее баба Тоня послушно бредет к серванту, достает пухлую тетрадь, похожую на амбарную книгу, листает, вынимает какую-то плотную бумагу и протягивает ее Зине.

– Примерно так я и думал… — разговаривает он сам с собой, изучая документ, потом смотрит на меня, долго, грустно так смотрит: — Ты хорошо искала в квартире своего учителя?

Искала? А что там надо было искать? Пыль на стеллажах? Отпечатки пальцев? Старые газеты? Желтые от времени фотографии? Нет, милый мой охотник, я ничего не понимаю, ничегошеньки.

– Если хорошо поищешь… — ухватив бумагу за уголок, он покачивает ей перед моим носом, — то такой документ… Или примерно такой. Или какой-то похожий — ты обязательно у него найдешь.

Надо же, у вермута нет вкуса; алкоголь пока не в состоянии расшевелить мой мозг и заставить его работать в полную силу.

Зина привез меня к себе в Марьину Рощу, усадил за журнальный столик, достал бутылки, налил — все молча. Подошел к зеркалу, уставился в него и, по обыкновению, пропал, исчез в своих Зазеркальях; я уже привыкла к тому, что время от времени зеркало уводит его у меня.

Минут через десять он вернулся к столику, затушил мою сигарету, упавшую с ободка пепельницы, налил себе немного.

– Зачем ты их отпустил? Они же вернутся?!

– Вряд ли… Я их убедил не возвращаться, — он отпил, поставил стакан. — У нее в самом деле есть родственники или наследники?

Есть… Дочка и внучка. Какое это имеет значение? Я ни черта не могу понять, ни черта.

– В той бумаге оговорено, что она — одинокий престарелый человек. Одинокий, понимаешь? — он встряхнул меня за плечо. — Понимаешь? Это один из основных пунктов соглашения.

– Как ты там оказался? — зачем-то спросила я, пытаясь пальцем стереть с полировки след от моей сигареты.

Значит, вон что получается… Получается, что он с определенного момента за мной "присматривает". С какого момента? После того, как я рассказала про исчезнувшего учителя. Вернее сказать, про то, что его так и не нашли, а я занялась игрой в прятки. А я-то полагала, что мне только мерещится вечное мелькание за спиной "сиреневых сумерек".

– У меня сложилось впечатление, что ты ненароком ввязалась в не совсем безопасные игры.

Ты прав, охотник, прятки — рискованная игра, я давно знаю, еще с тех пор, когда все мы вместе проживали под нашим старым добрым небом…

– А-а, ч-ч-ч-ерт!

Впервые за время нашего знакомства он кричит на меня.

А, ч-ч-ч-ерт, да что же я за человек такой? Совсем не от мира сего? Это же элементарная схема, давным-давно отработанная, известная, скорее всего, всякому первокласснику; ну, неужели так трудно свести концы с концами? Фирма — как правило, ее интересы лежат в области операций с недвижимостью — заключает со стариками, не моложе, скажем, семидесяти лет, договор: мы, милый человек, беремся тебя опекать, поить-кормить, холить и лелеять, выплачивать тебе пожизненную пенсию, и все исключительно из человеколюбия (будь здоров, милый человек, и живи до ста лет!), и всего-то мы хотим получить взамен твою жилплощадь, когда ты, тихо и мирно, в довольстве и достатке, отдашь Господу Богу свою бессмертную душу.

Зина налил себе — чуть больше против прежней дозу — и залпом выпил.

– Ты думаешь, по теперешним временам это составляет большую проблему — помочь человеку стартовать в мир иной?

Нет, не думаю; население Огненной Земли на добрую половину состоит из кинг-конгов; они вышли из лесов, напялили на себя турецкую кожу, американские портки и итальянские ботинки — сидят друг на друге и друг дружкой погоняют; временами друг дружку расстреливают, поджигают или взрывают…

– Вот именно, — продолжал Зина. — Как же не помочь человеку — имея-то на руках бумагу, по которой его квадратные метры автоматически переходят в собственность компании… Ты что, спишь?

– Нет, я слушаю.

Я очень внимательно слушаю; мои прикрытые глаза и расслабленная поза — это как раз признак рабочего состояния — я ж сочиняю комиксы! Я создаю их днем и ночью, на улице и в трамвае, дома и на работе, в электричках и метро, за чтением книги или в угаре пьянки, сидя на фаянсовом унитазе или пиршествуя в дорогом кабаке, лежа в постели с тобой или обжигаясь утренним кофе; мой жанр прост и доступен широчайшим массам населения Огненной Земли, ибо он точно, как патрон в ствол, входит в современное направление туземного искусства; комикс!.. длинная серия статичных сценок, оживающих в прорывах фонтанирующего из меня китчевого материала, — я срисовываю их с натуры без особых усилий и творческих мук, я просто изымаю их из вещества жизни; и там, где они присутствовали, шевелились, представляя жесты и телодвижения персонажей, остаются зияющие пустоты. Из этих кадров и складывается наша комиксная "фильма"; нет, охотник, я слушаю, крайне внимательно слушаю: водящий в прятках зачастую ориентируется в пространстве исключительно по слуху… И значит, в финальном кадре нашей композиции должна прозвучать заветная реплика, должна, должна, извини, брат-охотник, мне что-то не по себе, мутит, крутит, я, пожалуй, побегу в ванную, не держи меня, не надо, а то я не донесу…

МОСКОВСКАЯ НЕДВИЖИМОСТЬ

ВСЕГДА В ЦЕНЕ!

– и я слышу шум воды. Зина поставил меня под душ, а сам, бедный, наверное, убирается в комнате, протирает влажной тряпкой пол — я так и не донесла, меня вывернуло прямо в коридоре.

Через полчаса, укутавшись в его огромный махровый халат, я вернулась в комнату. Зина сидел за столом и пил мелкими глотками. Он убрался, протер пол, я извинилась, он махнул рукой: пустое, свои ж люди!..

Так, значит, в этом финальном кадре мы прорисуем Ивана Францевича Крица, преподавателя математики в школе, а ныне пенсионера, хромого старика, пропавшего без вести, — иди, Иван Францыч, устраивайся, будь как дома — мы все у себя дома в Агаповом тупике.