Гунар Цирулис - Гастроль в Вентспилсе

Да, Гринцитис был серьезным противником. Посему в словопрения включился полковник Кашис.

— До того, как мы сообща разберемся, что к чему в показаниях двух свидетелей, интересно послушать, что нам расскажут... Сильва Калнынь и заведующий аптекой о вашем последнем приезде в Ужаву. Или перед этим познакомить вас с заключением экспертизы о том, что полученные Артуром Румбиниеком по почте от некоего Я. Озолиня — кстати его адрес вымышленный — денежные переводы написаны на вашей машинке «Континенталь»? За что вы ему платили по тридцать рублей в месяц?

Гринцитис побледнел, но с ответом не торопился.

В кабинет влетел Тедис Яункалн. Его энергичная поступь красноречиво свидетельствовала о том, что у него важные новости. Положив на стол перед Кашисом листок с донесением, он сказал:

— Старший инспектор Селецкис остался в радиомагазине. По корешкам гарантийных талонов в мастерской ему удалось установить, что там в прошлом году нетрудовому соглашению работал пенсионер Артур Румбиниек...

— Правильно, теперь я вспомнил! — воскликнул Гринцитис. — Незадолго до моего ухода мы приняли его на работу. Неплохой мастер, но со странностями. Просил, чтобы деньги ему высылали по почте и притом анонимно. Чтобы обойти райсобес.

— И вы заполняли переводы на своей машинке, хотя в это время уже работали в комиссионном магазине. Так и запишем в протоколе. — Кашис обратился к Яункалну: — Позовите Сильву Калнынь.

Она почти слово в слово повторила то, что рассказывала накануне вечером. В присутствии Гринцитиса обвинение звучало еще тяжелее. Тедис довольно долго избегал смотреть на директора комиссионного магазина — зрелище не из приятных: искаженное ужасом лицо убийцы в момент разоблачения. Однако, подняв на него взгляд, был поражен — на губах Гринцитиса играла холодная усмешка.

— Так-с, гражданин Гринцитис, теперь показание Калнынь я дополню фактами, полученными по ходу следствия, — вновь перехватил нить допроса Страупниек. — Вечером в понедельник вас видели выходящим из квартиры Румбиниека — в то время он уже был мертв или в состоянии предсмертной агонии. В половине одиннадцатого вы на почте опустили в ящик письмо, адресованное Эмилю Мендерису. Хотя оно и написано рукой Румбиниека, но отправлено после его смерти. Это делали вы — мы располагаем соответствующими справками — и, следовательно, еще раз доказано, что вы были в его квартире. Теперь нам известно, что в воскресенье вы получили от Калнынь аконитин, которым — по результатам вскрытия — отравлен Румбиниек. И сказка про больного щенка не пригодится даже вашему адвокату, поскольку в суде будут фигурировать показания жильцов дома — сейчас их принес инспектор Яункалн: никто никогда не видел вас с собакой, не слыхал, чтобы в вашей квартире лаял или скулил щенок.

— До того, как вы запутаетесь во лжи, Гринцитис, — сказал Кашис, — я изложу легко подтверждаемый фактами ход событий; их вполне достаточно для того, чтобы вас осудить. Я пока не стану касаться мошеннической аферы. Румбиниек, которому вы ежемесячно платили по тридцать рублей за «утерю паспорта» и другие услуги, рассказал вам о неожиданном визите милиции. Очевидно, он напугался, возможно, даже потребовал денег, чтобы убраться отсюда. Вы понимали: этот человек может вас выдать и придумали подлейший способ, как отвести подозрения от себя на Мендериса, чье слабое место было хорошо вам известно. Достали яду и с бутылкой бальзама навестили Румбиниека. Уговорили его написать Мендерису письмо, возможно, далее посулили денег. Покуда Румбиниек писал, накапали ему в рюмку яда. Когда все было кончено, забрали письмо и рюмки — их-то вы и бросили в Венту — пошли на почту и опустили письмо... Остальное продиктовала жизнь и различные случайности, ведь они — неотъемлемая часть этой самой жизни. В какой-то мере непредвиденным можно считать обстоятельство, что смерть Румбиниека обнаружили сотрудники милиции, а не соседи, которые, по всей вероятности, не стали бы поднимать тревоги.

Имант Гринцитис по-прежнему сидел с насмешливой гримасой на лице.

— Местные милицейские пешки никогда в жизни не пронюхали бы. Но кто мог подумать, что прибудут такие тузы из Риги? Как видно, нет смысла тянуть резину дальше, а то неизвестно, какие еще грехи мне пришьете... Пишите!

В кино возможны всяческие неожиданности. Бывают они и во время киносъемок, но, как правило, мало кого радуют: вдруг в лаборатории выясняется, что пленка — брак, и все эпизоды необходимо переснимать, на худсовете ни с того ни с сего забраковывают отснятые эпизоды, которые при обсуждении сценария признали самыми удачными, капризная погода ломает график работы, согласованный в разных инстанциях и учреждениях, болезнь артиста вынуждает режиссера отказаться от первоначального замысла и перенести натурные съемки в павильон. И тем не менее фильм должен сниматься, он должен увидеть экран — в него вложены идеи, творческая энергия многих людей, материальные средства.

Все это директор картины Янсон пытался объяснить начальнику городской милиции, который наивно ссылался на уговор о том, что съемки в зале состоятся в субботу или воскресенье.

— Прибыло начальство из Риги. Что оно обо мне подумает?

— Оно увидит, что вы укрепляете связь с народными массами, что оказываете поддержку самому массовому виду искусства — кинематографу.

— И превращаю наш отдел в балаган.

— Помогаете выполнению государственного плана, экономии средств. Я же не могу держать тут лишние дни всю съемочную группу. За это никто мне спасибо не скажет. Известно вам, во что это обойдется?

— Надо было снимать в прошлое воскресенье...

— И пропустить солнце и шторм! Такие идеальные обстоятельства бывают один раз за лето... Ну хорошо, предлагаю компромиссный вариант: будем снимать без музыки, без единого громкого возгласа — как во времена «великого немого». Озвучим в Риге. Заметано?

Полковник уступал помалу и неохотно:

— Но чтобы ни одно из ваших огородных чучел не бегало по коридорам! И въезд со всем оборудованием только через двор!

Условие, которое до сведения группы довел режиссер, старательнее всех соблюдала тетушка Зандбург. Ей только недоставало попасться зятю на глаза, когда она в таком виде: старомодное, в рюшах и оборках, лиловое бальное платье, лаковые туфли на каблуках-шпильках. И вообще она жалела, что столь легкомысленно бросилась в эту сомнительную авантюру. Не из-за того, что она в действительности боялась Кашиса, но теперь все эти киносъемки казались ей совершенно бессмысленными. Даже сценарий, еще неделю назад восхитивший ее, казался преснятиной по сравнению с кипящим водоворотом жизни, закрутившим ее в последние дни. Не радовало даже обещание Янсона пригласить ее в Ригу на озвучивание.