Колин Харрисон - Кубинский зал

— Я пытался помочь Джею Рейни — вытащить его из той сложной ситуации, в которой он оказался.

— И вам это удалось?

Я ответил не сразу, ожидая, пока нужные слова сами придут ко мне.

— Я, собственно, хотела узнать, что было дальше, — уточнила Салли.

— Дальше?… Джей умер, — сказал я.

Твой отец умер, подумал я. Умер, и теперь ты никогда его не увидишь.

— Тот… большой человек? А отчего он умер?

— Мистер Рейни был болен. Проблемы с легкими.

— Его… убили?

— Нет. Я же сказал — он был серьезно болен.

— Он был хорошим человеком?

— С ним случилось большое несчастье, — сказал я. — Это было давно. Но он не был плохим, нет…

— И он не хотел причинить мне вред?

Прежде чем ответить, я бросил взгляд на Коулза:

— Нет. Он ни в коем случае не хотел причинить вред тебе, Салли.

Похоже, мои слова подействовали. Что-то — какая-то туго натянутая струнка внутри нее ослабла.

— Вы хотите сказать, что все это было чем-то вроде… ошибки, большой ошибки?

Я кивнул:

— Да, чем-то вроде очень большой ошибки, Салли.

Она слегка пожала плечами.

— Ну тогда… ладно. — Салли посмотрела на отца. — Я пойду проверю свою электронную почту, хорошо, папа?

— Конечно, дорогая, конечно.

— А ты еще долго?… — спросила она.

— Нет, а что?

— Я подумала, что по дороге домой мы могли бы заехать в спортивный магазин.

— Хорошо, лапа, я понял.

Салли вышла. Коулз закрыл дверь и повернулся ко мне, не в силах сдержать свой гнев.

— Ну, Уайет, какая часть вашей истории — вранье? Девяносто девять процентов? Сто?!

— Чего вы, в конце концов, от меня хотите, Коулз?… — спокойно спросил я.

— Я хочу знать, почему этот Рейни преследовал мою дочь.

— Этого я вам не скажу.

— Что-о?! — Коулз сжал кулаки, и я сразу вспомнил Уилсона Доуна-старшего и то, как однажды он меня почти уничтожил. — Вы что, не понимаете, что я могу обратиться в полицию, и тогда…

— Понимаю. И тогда мне придется рассказать им все. К сожалению.

— К сожалению для кого? Для вас, Уайет?…

Тут я снова вспомнил о своем долге перед Уилсоном Доуном-старшим и его женой, у которых я отнял единственного ребенка; о долге перед своим собственным сыном, которого я предал, когда расстался с ним без борьбы; перед Джеем Рейни, который — не будем забывать об этом! — ни разу не открылся перед дочерью, хотя молчание, несомненно, причиняло ему острую боль. Я вспомнил о своем долге и перед самим Коулзом, и — самое главное — о долге перед Салли. Да, я чувствовал себя обязанным и перед ней просто потому, что она все еще была ребенком, а я был взрослым. И мой долг перед всеми этими людьми и перед самим собой заключался в том, чтобы никогда больше не становиться дикой и неуправляемой силой, которая разлучает родителей и детей. Никогда и ни за что.

— К сожалению для кого, Уайет?… — повторил Коулз, сердито сверкая глазами. — Кому может повредить правда?

Я посмотрел на него, заглянул в него — туда, откуда брало начало его робкое стремление знать истину. Коулз недолго выдерживал мой взгляд. Несколько раз моргнув, он отвел глаза.

— Ну? — глухо спросил он.

— Эта правда может повредить тем, кто очень вас любит, — сказал я наконец. — Тем, кому очень нужен заботливый и любящий отец.

Этого оказалось достаточно. Коулз ничего больше не сказал, хотя я не уверен, что он меня понял. Но я к этому и не стремился. Для меня было достаточно, что он понял главное — что есть вещи, которых ему лучше не знать.

Немного ссутулившись, Дэвид Коулз вздохнул:

— Вы хотите, чтобы я вам верил…

— Я хочу, чтобы вы верили себе, верили тому, что знаете.

Он немного подумал, потом кивнул — скорее своим мыслям, чем мне.

— Ну хорошо… Мне кажется, с Салли все в порядке. Во всяком случае, ей очень помогло, что она смогла задать вам свои вопросы.

— С вашей стороны было очень разумно предложить ей это, — сказал я.

Дэвид Коулз пробурчал что-то неразборчивое.

— Как бы там ни было, я решил разорвать договор аренды, — сказал он. — Мы вернемся в Лондон.

— Как вам будет угодно.

— Вы являетесь официальным душеприказчиком Рейни?

— Пожалуй, да, — кивнул я. — Поскольку никого другого все равно нет…

— Я хотел бы знать, станете вы настаивать на продлении договора или штрафных санкциях?

— Можете быть спокойны, ни на чем таком я настаивать не буду.

— Вы оставите мне ваши координаты на случай, если у меня возникнут какие-то вопросы?

— Разумеется.

— Я хотел бы еще спросить…

— Спрашивайте.

— Сколько времени вы работали на мистера Рейни? Долго?

— Всего несколько недель.

— Значит, вы его почти не знали?

— Да, почти не знал.

— Он был женат?

— Нет.

— А семья у него была?

— Нет, — ответил я. — У него не было абсолютно никого.

Коулз задумался, но врожденная порядочность в конце концов возобладала.

— Это довольно грустно, правда?

— Пожалуй.

Коулз поднялся и протянул мне руку:

— Надеюсь, вы меня простите?… Как отец, я не мог поступить иначе. Ведь когда дело касается твоего ребенка, поневоле становишься…

— Вам не за что извиняться.

Мы вместе вышли в большой зал. Салли сидела за одним из компьютеров и что-то печатала. Заметив, что мы уходим, она встала. У нее были такие же, как у Джея, широкие плечи, темные глаза и длинные ноги, но Коулз, к счастью, этого не заметил.

— До свидания, — вежливо сказала она.

— До свиданья.

Потом дверь офиса закрылась за мной, и я никогда больше не видел ни Дэвида, ни Салли. Но я их слышал, потому что задержался на пороге и прислушался.

— Папа!..

— Что?

— Мне скучно.

— Хочешь, поедем домой?

— Ты обещал купить мне новую клюшку для хоккея!

— Хорошо, лапа, купим. Дай мне только убрать на место бумаги. Это недолго.

— Ах, папа! — капризно воскликнула Салли. — Мне та-ак скучно!..

Это было именно то, что я надеялся услышать, поэтому я не стал больше задерживаться. Спустившись вниз, я покинул здание. Погода была теплой, и я почти час бродил по улицам, чувствуя странную пустоту внутри. Джей, говорил я себе снова и снова, я сделал это, чтобы защитить ее. Салли незачем знать, кто был ее родной отец, потому что это может разрушить ее отношения с человеком, которого она считает отцом, к тому же настоящий отец теперь все равно для нее потерян. Была ли это истина в обертке из лжи, или наоборот, — этого я не знал, и все же мне казалось, что я поступил правильно. Во всяком случае, эта проблема перестала меня тяготить. Пусть я солгал, но солгал во имя добра, и хотя моя ложь не могла вернуть Уилсона Доуна-младшего, мне казалось, что я хотя бы частично искупил свой грех.

Неожиданно я обнаружил, что иду по Тридцать третьей улице мимо стейкхауса, но внутрь заходить я не стал. Разбитый керамический горшок с декоративной туей был заменен новым, но он не совсем подходил по цвету и к тому же выглядел вызывающе новым. И все же однажды, когда вечера стали совсем теплыми, я толкнул тяжелую дверь с золотыми буквами на стекле и вошел в ресторан. Здесь все было по-прежнему: панели красного дерева, цветные олеографии на стенах. Все как всегда, словно ничего не случилось. До начала вечернего наплыва посетителей оставался примерно час, и в дальнем углу главного зала орудовал пылесосом уборщик, а метрдотель проверял список зарегистрированных на сегодня столиков. Я сразу заметил, что дверь к Кубинский зал была открыта настежь, и, прежде чем кто-то успел меня остановить, я шагнул к ней и спустился вниз по крутой мраморной лестнице, ожидая снова увидеть обнаженную красотку над баром, пыльные книжные полки, древнего бармена, протирающего тряпкой стойку, и тусклые светильники на стенах.