Шарль Эксбрайя - Оле!… Тореро!

Звук труб вернул меня к действительности.

В этот памятный воскресный вечер не сразу удалось вернуться в Альсиру: поклонники "Очарователя из Валенсии" не хотели отпускать вновь обретенного идола. Их страсть к корриде и местная гордость были полностью удовлетворены. Луис проявил себя во всем своем великолепии. Никогда, за всю свою карьеру он не выступал так, как в этот вечер. Публика была сразу же восхищена, поражена и покорена. Женщины истерично кричали, мужчины обнимались. Потребовалось более четверти часа, чтобы освободить арену от всего, что набросала туда публика в честь великолепного матадора. Я навсегда запомню дона Амадео, который, словно мальчишка, вскакивал с места и издавал неясные крики. Он приостанавливался только для того, чтобы прокричать мне:

– Целое состояние, дон Эстебан! Мы получим целое состояние!

И он опять принимался танцевать, охваченный всеобщим ликованием. Один дон Фелипе не участвовал во всем этом. Он спокойно стоял рядом со мной.

– Не знаю, согласны ли вы со мной, дон Эстебан, но мне бы хотелось, чтобы на сегодня все закончилось.

Я подмигнул ему в ответ. Ко мне подошел Ламорилльйо:

– Ну, что вы об этом думаете? Невероятно, да?

– Невероятно, Мануэль. Скажу честно, я даже представить себе не мог такого успеха!

– Нужно смотреть правде в глаза, дон Эстебан. Луис в данный момент лучше всех. Если он так будет продолжать, мы никогда не останемся без работы… и я, наконец, смогу немного побаловать мою Кончиту. Она заслужила это. Спасибо, что не забыли меня тогда, дон Эстебан.

Мы с трудом вышли из гостиницы, где Луис переодевался, настолько толпа осаждала двери. Остановившись на пороге, Консепсьон, Луис и я в сопровождении носильщиков с нашим багажом не решались подойти к толпе. Организаторы выступления, с трудом проложив себе дорогу к нам, стали упрашивать Луиса удостоить своим присутствием их клуб, где, в знак благодарности, его ждало угощение. Луис дал свое согласие, и фанатики понесли Вальдереса туда на своих плечах. Ему все же удалось улучить момент и назначить нам встречу в "Метрополе".

В роскошной обстановке этой дорогой гостиницы мы с Консепсьон сидели за стаканом аниса и ждали, когда герой дня соблаговолит к нам присоединиться. Впервые за долгое время мы вновь оказались наедине. Помимо своей воли я напомнил ей о прошлом:

– Ты помнишь, Консепсьон, как нам было неловко и почти страшно, когда в Триане мы зашли в маленькое бистро выпить лимонада? Я экономил деньги целую неделю на эту роскошь. А сегодня я оставлю официанту на чай куда больше…

– Замолчи, Эстебан.

Это была скорей просьба, чем приказ, но успокоившаяся было ревность опять стала прорываться наружу:

– Понимаю,- тебе не нравится, когда с тобой говорят о далеко не блестящем прошлом… Это естественно. Все женщины, у которых, в конечном итоге, жизнь сложилась, не любят говорить о ее начале и, особенно, со свидетелями.

– Я просила тебя замолчать, Эстебан!

На этот раз ее слова прозвучали, как приказ. Она добавила:

– Если ты будешь продолжать, я уйду!

– Хорошо, как хочешь.

Начал играть оркестр, и это позволило нам какое-то время хранить молчание. Иногда я бросал на свою спутницу осторожные взгляды. У нее было все то же непроницаемое лицо. О чем она могла думать? Глядя на стакан в своей руке, я тихо сказал:

– Сегодня Луис меня насторожил. Он был великолепен, и я почти не заметил ошибок в его работе, но он стал слишком рисковать, очевидно, из желания понравиться публике. Я хотел бы избавить его от влечения к театральным позам и заставить работать просто и четко. Настоящим знатокам это очень нравится.

– Тебе не изменить натуру Луиса. Он всегда был таким. Он постоянно играет для себя и восхищается собой. Не старайся бороться с его характером, ты ничего не добьешься, только напрасно выбьешь его из колеи. Нам придется принимать его таким, какой он есть, с его обольстительно-пустыми улыбками, грациозными, но заученными позами, расчетливой нежностью. Заметь, в Луисе нет ничего естественного, все просчитано заранее.

– Даже его любовь к тебе?

– Даже это… Только он ошибается, если думает, что сумел меня обмануть.

В ее голосе прозвучала глухая обида, и это позволило мне задать вопрос, который сидел у меня в голове со времени моего возвращения в Альсиру:

– Консепсьон, ты все еще любишь Луиса?

– Бедный Эстебанито… Тебе бы хотелось, чтобы я ответила "нет", так ведь?

– Я просто хочу знать правду.

– Пожалуйста. Я люблю Луиса. Он - мой муж, и одного этого достаточно для того, кто верит в Бога. Но все-же мне бы хотелось, чтобы ты знал: если бы я могла вернуть время назад, я вышла бы замуж за тебя, а не за него, или вообще ни за кого не пошла бы,- быть может именно это и есть настоящее счастье.

– Спасибо, Консепсьон.

– За что ты меня благодаришь?

– За то, что твое признание оправдывает мою верность нашей памяти. Однажды мне показалось, что ты ненавидишь меня. Это было крушением всей моей жизни, и прежней, и настоящей. Чтобы ты лучше поняла мое состояние, я приведу один пример: представь, что глубоко верующему человеку в конце жизни говорят, что Бога нет.

Она положила свою руку на мою.

– Ты никогда не знал меры, Эстебанито, ни в разговоре, ни в молчании. Тебе нужно бы жениться и создать семью…

– Жениться на другой и думать о тебе?

– Ты забыл бы меня… Все забывается.

– Цыгане не забывают!

Мы больше ни о чем не говорили: все уже было сказано. Как же быстро у Консепсьон менялось настроение! Поначалу она обвиняла меня в преступлении, а минуту спустя дала мне понять, что сожалеет о том, что не вышла за меня замуж… Объяснить все это было очень трудно, но я понимал, что в ее жизни что-то произошло…

В Альсиру мы вернулись вместе с ликующим Луисом. Рассказывая о приеме, которого он удостоился со стороны отцов города, он считал его заслуженным. Луис уже был полностью уверен, что никакой тореро не составит ему конкуренции, и был готов красоваться на афишах рядом с самыми великими именами матадоров. Нужно признать, что пресса полностью изменилась по отношению к нему. Эпитеты в превосходной степени украшали статьи так же, как прежде ругательства. Организаторы бегали за ним, и дон Амадео подписывал контракт за контрактом, позабыв о решении ограничить первый сезон "Очарователя из Валенсии" дюжиной выступлений. Кстати, Луис поддерживал его в этом. Успех опьянил его. Время от времени он говорил жене:

– Только подумать, Консепсьон, а ведь ты не хотела, чтобы я вернулся на арену!

Она не отвечала. Тогда он хлопал меня по плечу, заявляя:

– К счастью, в меня сохранил веру он, Эстебан!…

Я воспользовался тем, что отличная форма Луиса уже не требовала постоянного присмотра за ним, и заехал в Севилью. Один из друзей, которого я встретил у своего дома, попросил меня о встрече в нашем привычном кафе, где на стенах желтели афиши, рассказывающие об истории корриды за последние пятьдесят лет, по которым молодежь могла узнать имена, которые сейчас произносили только старые фанатики. Довольно часто эти имена были прозвищами, выражавшими народное признание и восхищение. Кто среди молодежи знал, что великого Манолете в действительности звали Мануэлем Родригесом, а знаменитого Галлито - Хосе Гомесом?