Шарль Эксбрайя - Пой, Изабель!

– Месье, вы живете в Сент-Этьене?

– Нет, мадам.

Больше ее ничего не интересовало. Незаметно поглядывая в ее сторону, я заметил, что она без видимой причины постоянно покусывала губы и дергала вверх-вниз золотой браслет, который украшал ее левую руку. Я тихо посоветовал:

– Вам необходимо успокоиться, мадам…

– Да, да, конечно… да, успокоиться… Нет причин…

Когда мы уже въезжали в Бург-Аржантель, она неожиданно произнесла:

– У меня есть подруга, ее зовут Изабель… Правда, Изабель – красивое имя?

– Действительно, очень красивое имя.

– У Изабель очень серьезные проблемы, и я боюсь за нее.

– Всегда очень сложно решать чужие проблемы.

– Знаю… знаю… Но я очень люблю Изабель и боюсь, как бы она не натворила глупостей…

– Каких глупостей?

– Которые нельзя повторить дважды. Она должна принять очень важное решение, и я думаю, она его уже приняла.

Ничего не ответив, я углубился в пейзаж, встреча с которым доставляла мне большое удовольствие. Мне даже казалось, что ветерок из открытого окна машины начинал омолаживать мое лицо. А на перевале Республики я испытал что-то вроде головокружения, которое усилилось на длинном спуске к Сент-Этьену.

Прервав молчание, моя спутница начала говорить. Казалось, будто разговор помогал ей не думать о чем-то угнетающем ее с того самого момента, как мы встретились:

– Мы с мужем живем на очень красивой вилле возле Рон-Пуэн. Муж несколько старше и балует меня, как ребенка. Знаете, в последний раз на день рождения он подарил мне машину с откидным верхом. Какое безумие! У нас уже есть две машины. Правда, муж занимает очень хорошее положение. Его считают одним из самых богатых людей в Сент-Этьене.

Она повернулась ко мне, и ее лицо было лицом человека, видящего галлюцинации:

– Разве деньги приносят счастье? Изабель, кажется, так не думает…

– А вы?

– Я? У меня нет своего мнения… у меня никогда нет своего мнения…

Мы проехали Планфуа.

– Заходите к нам, месье. Мне бы очень хотелось, чтобы муж смог поблагодарить вас за помощь.

– С удовольствием, мадам.

Она, очевидно, забыла, что не назвала своего имени и не дала адреса. Когда мы въехали в Сент-Этьен, незнакомка попросила остановиться на площади Бельвю. Я притворился удивленным:

– Может быть, довезти вас до дома?

– Нет, нет, лучше я выйду здесь. У меня назначена одна встреча, которую я не могу и не имею права пропустить. От нее зависит очень многое…

Я не удержался, чтобы не съязвить:

– А вы не боитесь, мадам, что ваш муж станет беспокоиться?

– Муж? Я ему сейчас же позвоню.

– Да? Но ведь вы говорили, что у вас нет телефона? До свидания, мадам!

Я остановил машину, открыл ей дверцу, попрощался и снова сел за руль. Не двигаясь с места, женщина продолжала стоять на тротуаре. Казалось, она не могла на что-то решиться. Наклонившись ко мне, она произнесла:

– Я, наверное, неточно объяснила насчет телефона…

– Это совершенно не имеет значения, мадам. До свидания.

И я включил скорость. Проезжая по улице Пасмонтье, я думал об этой странной попутчице: что же все-таки в ее словах было правдой, а что ложью. Но чтобы определить это, нужен был психиатр. И Изабель, о которой она так беспокоилась, существует ли она на самом деле, или она тоже из басни, как, возможно, крупное состояние, красивая вилла и машины, которыми якобы забит придуманный гараж.

Я ехал по Сент-Этьену автоматически, словно никогда и не уезжал отсюда. Когда это дошло до моего сознания, меня наполнило некоторое чувство гордости. Я проехал улицу Вальбенаут, двор Жорж-Надо, двор Созеа, проспект Освобождения и выехал на улицу Франсуа-Жийе, где заказал номер в гостинице "Черная лошадь".

Припарковав машину и оставив багаж в гостинице, я сразу же пошел в мужской лицей, находящийся неподалеку. В нем я когда-то учился, точней начинал свою учебу. Здесь ничего не изменилось. Консьерж, которому я объяснил сентиментальные причины, натолкнувшие меня вспомнить прежние шумные перемены, к моему удивлению, несмотря на время, пропустил меня посмотреть дворики и коридоры лицея. Мне показалось, что декорации моего детства почти не изменились. Старые стены пробуждали в памяти лица мальчиков, ставших мужчинами, которых я скорей всего уже не узнал бы при встрече. Остановившись посреди "двора почета", я пытался возобновить в своих ощущениях вкус того воздуха, который некогда наполнял нас воинственным духом. Из лицея я вышел с сознанием встречи с детством.

Поднявшись до площади Фурнейрон, я внезапно понял, что стою на границе квартала Крэ-де-Рош, где я вырос. Пройдя несколько десятков метров по улице Братьев-Шапп, я свернул направо, по улице Филипп-Блан, до площади Поль-Панлеве. Мной овладело неясное волнение. Казалось, что сейчас, именно сейчас, я оказался у себя дома. С площади Поль-Панлеве я пошел по улице Вечности. За улицей Вечности – Моя улица. Здесь я родился. Здесь умерла моя мать, и ее родители умерли тоже здесь. Я шел медленно, внимательно рассматривая все и не замечая прохожих. Мой взгляд был как-бы устремлен в другое время, и не знаю, каким чудом, но я явно услышал стук от работы басонных [3] Станки, вышивающие позументы. станков,– давно пришедшего в упадок труда. Мне показалось, что я вновь стал мальчишкой. Углубленный в воспоминания, я как бы погрузился в серый шелк предвечерья, и понемногу город возрождался во мне, все больше мною овладевая. Словно лунатик, я шел, равняя шаг по шуму работающих станков. Остановившись перед "нашим домом" и всматриваясь в окна второго этажа, я приготовился крикнуть, как делал это раньше, возвращаясь домой после выполненного поручения. Но ставни моего дома закрывали прошлое, которому никогда не суждено было ожить.

Продолжая прогулку, на перекрестке улиц Вечности и Карон я почти столкнулся с пожилой женщиной. Чтобы она не упала, я придержал ее за руку. Мы стояли под окном какой-то кухни, ставни которой позабыли закрыть, и пока я извинялся, старуха со сморщенным лицом, на котором по-молодому ясно блестели глаза, не переставала разглядывать меня. Я уже был готов продолжить свой путь, когда она удержала меня за руку:

– Боже мой! Вы, случайно, не Шарль Лавердин?

Поначалу я был настолько удивлен, что ничего не смог ответить. Она заполнила возникшую паузу новым вопросом:

– Внук Лавердинов, которые держали позументную мастерскую по улице Вечности?

Я скорей пробормотал, чем ответил:

– Но… кто же вы?

– Так это действительно ты! Черт побери, как ты изменился! А ты помнишь Леони Шатиняк?

Конечно же, я помнил Леони Шатиняк! Она была самой старшей среди работниц моего деда.

– Леони…

Я обнял старушку за плечи и расцеловал в обе щеки. У нее заблестели слезы на глазах.