Фридрих Незнанский - След черной вдовы

— Помощник генерального прокурора. А подметил- то Шекспир... Это, кстати, касается и неких гарантий с моей стороны.

— Да-да, увы...

— Как знаете.

Вячеслав Иванович не был бы самим собой, если бы остановился на достигнутом сегодня. Он немедленно отрядил часть спецназовцев во главе с Курбатовым в Луховицкую спецшколу. И не опоздал бы, кабы там не случился ну совершенно неожиданный пожар.

Три новеньких мотоцикла стояли в добротном кир­пичном гараже. Но растяпа-механик там же хранил и горюче-смазочные материалы. И электропроводка на ладан дышала. Словом, сошлись воедино все непред­виденные «случайности», которые выявили полнейшее наше... неумение распоряжаться собственным имуще­ством, приобретенным, кстати говоря, за валюту, и не­малую. Груда взорванного и обгоревшего металла не имела уже ничего общего с изумительными изделиями трудолюбивых японцев.

Эксперты-криминалисты, конечно, докажут иден­тичность останков и тех сверкающих мотоциклов, тех­нические данные которых были зафиксированы в до­кументах, да что толку? «Сто раз повторяя слово «хал­ва», — говорят на Востоке, — сладости все равно не почувствуешь...»

Меркулов захотел поприсутствовать на очной став­ке между Масленниковым и Коркиным, которую реши­ли провести еще до отъезда в Москву, хотя он и не лю­бил подобного рода следственных мероприятий. Осо­бых психологических загадок и в данном случае не пред­виделось, но он захотел еще раз взглянуть в лица пре­ступников, послушать их аргументы и посмотреть, как они станут выкручиваться. Но, повидавший в жизни уже всякого, он был потрясен до глубины души тем, как низко, до какого маразма и бесчеловечной подлости могут опуститься «двуногие», видимо, по странной ошибке называющие себя людьми.

Самое поразительное, что Константин Дмитриевич уже успел ознакомиться с многочисленными характе­ристиками, которые давали этим уголовникам те, кто их знали. Никто из свидетелей вроде бы и не лукавил, и называл вещи своими именами, а в глубине души пы­тался, видимо, все-таки понять и оправдать. Крови, во всяком случае, не требовал никто, даже доктор Тороп- кина. А тут, на очной ставке, когда главной фишкой преступников стала их собственная поганая жизнь — в самом прямом смысле (хотя оба были уверены, что их не расстреляют, не повесят, не посадят на электричес­кий стул, не отрубят голову, как это все еще делают в некоторых вполне цивилизованных странах, и даже не утопят в тюремной параше), — они постарались вылить друг на друга столько дерьма, что хватило бы на деся­ток судебных процессов. Вот тебе и тихий, спокойный, скромный весь такой спортсмен, контуженый герой че­ченской войны... Вот тебе и любимый некогда племян­ник, депутат Государственной думы, талантливый мо­лодой предприниматель и меценат, любитель и желан­ный гость всевозможных «светских» тусовок!

Меркулов не ограничился официальным протоко­лом, бурю эмоций, казалось, не вмещали в себя и маг­нитофонные записи, когда, зверея от бешенства, они, может, и сами того не понимая, стимулировали друг в друге взаимную ненависть к себе.

А наиболее сильным был момент, когда им был за­дан вопрос о Светлане Волковой.

Сперва оба ринулись полностью отрицать свое уча­стие, а когда им были предъявлены показания свидете­лей, они, не разобравшись путем, тут же начали топить друг друга, причем выдавая такие подробности, что волосы дыбом поднимались.

Страшной оказалась судьба девушки. Вампир пол­ностью, стопроцентно, оправдал кличку, данную ему его же подельниками-бандитами. Стали понятны сло­ва Дарьи Калиновой, рассказавшей Поремскому, что Макс, отъехавший на денек, а затем вернувшийся в Питер, был похож на зверя, напившегося только что горячей живой крови. Сытый, но все равно страшный. Так оно примерно и было. Но...

Обсуждать услышанное никто не стал, еще предсто­яла эксгумация тела балерины, судебно-медицинская экспертиза и прочие «радости», от которых нормаль­ный человек теряет сон, становясь сам злым и раздра­жительным.

Значит, напился-таки крови... И следов своих оста­вил вдосталь — так уверял Коркин, который только поначалу и держал жертву, когда ее начал допрашивать Масленников. А потом уже и держать не надо было, куда она могла деться с перерезанными поджилками? А еще он копал могилу. И туда же, сверху еще бьющей­ся в судорогах девушки, Максим сбросил свою окро­вавленную куртку и спортивный костюм, будучи уве­ренным, что их никогда не найдут. А так, под саваном, сказал, и ей будет теплее.

Выходя не совсем твердыми шагами из комнаты, где проводилась очная ставка, Меркулов, чеканя каждое слово, сказал Гоголеву:

— Ты лично отвечаешь, что с его головы не упадет ни один волос.

Это было тем более странно, что голова Вампира блестела бильярдным блеском, который безумно хоте­лось погасить хорошим ударом кия. Какие еще волосы?

— Ты понял, о чем я?

Гоголев кивнул.

— Я его, Витя, теперь никому не могу доверить. Кроме тебя. Ты повезешь. И никого к нему не подпус­кай на пушечный выстрел. Впрочем, я тоже поеду с вами. В одном вагоне. Устроят крушение, так хоть на­последок знать буду, что и эта мерзость сдохла...

Не слышал такого от Константина Дмитриевича Гоголев. А ведь давно уже знакомы.

А глубокой ночью, поскольку сон все равно не шел, Меркулов поднялся с постели и принялся звонить в Гер­манию.

Сонный Турецкий встревожился, показалось, что Косте неожиданно стало плохо, а рядом никого нет, кто бы оказал помощь. Все было проще. Константин Дмит­риевич все никак не мог успокоиться после очной став­ки. Вот и поделился своими мыслями на этот счет с дру­гом.

Александр Борисович понял, конечно, его мораль­ное состояние, но утешать не стал, а, наоборот, начал рассказывать о своих последних «подвигах». Это он называл клиническим способом лечения — когда клин выбивают клином. Ты рассказываешь, делишься сооб­ражениями, твой собеседник невольно втягивается, на­чинает даже советы давать, и собственное горе как бы растворяется в повседневщине, будь она трижды нелад­на, но ведь куда ж ты от нее денешься?..

Наиболее острые ощущения у него оставило после­днее посещение мадам Масленниковой.

— Костя, это —незабываемо! Представь себе... Нет, помнишь чью-то картину? Она в Третьяковке висит. Там изображена такая вся трагическая дама в чем-то темном. Прическа ничего себе, длинное платье, руки так вот. Или вроде того. Не помню, не то у зеркала, не то просто так стоит. Ну, известная актриса, Костя! О, вспомнил! У нее еще дом остался на Никитском буль­варе. Или на Тверском? Там какой-то театр рядом. Или даже два?

— Саня, не демонстрируй дремучее невежество, умо­ляю! На часы посмотри!