Василий Сретенский - ОТ/ЧЁТ

Итак, мы видим, что образ Иуды, оставаясь плоским, одномерным в народном сознании, в элитарной культуре приобретает объем и значение одного из универсальных культурных символов христианского мира, способного выразить самые разнообразные интенции, причем такого спектра, который не доступен положительным образам христианства (Иисусу, Богоматери, апостолам) и которым не вполне соответствуют образы Ада. Причем образ Иуды как бы «пульсирует». Он то совсем уходит в тень, то вдруг начинает сверкать все новыми и новыми гранями (особенно ярко в XV и XX веках).

Конечно, по степени влияния на культуру человечества этот образ не может сравниться с персонажами высшего уровня в условной классификации религиозных символов. Ему далеко до Иисуса, Мухаммеда, Конфуция и Будды. Но, спустившись всего на одну ступеньку пирамиды великих религиозных образов, мы мало кого сможем увидеть рядом с Иудой.

Пожалуй, только одно божество более древней (но дожившей до времен христианства) мифологии эволюционировало в том же направлении и стало столь же мощным культурным символом своей эпохи, каким Иуда может стать для века XXI. Я говорю об образе бога Гермеса — шалопая и мальчика на побегушках ранней античности и Гермеса Трисмегиста эпохи эллинизма и всего Средневековья. Только две эти личности в культуре западного мира столь полны тайн и загадок, только они балансируют между светом и тьмой, между верой и знанием, только они обладают двойной притягательностью добра и зла одновременно.

Аплодисменты. Два обычая нынче пришли к нам из Свободного Мира: свободно закусывать на лекции, попивая колу и кофе; и, побросав стаканчики под ноги, аплодировать в конце лекции, половину при этом не услышав, а вторую не поняв.

Пока я собирал свои разрозненные бумажки, заменяющие мне конспект лекции, подошел студент третьего курса Андрей. Фамилию я его тогда не вспомнил, а сейчас она и не нужна уже. Но самого его я помнил очень хорошо. Симпатичный, сразу видно — из потомственных интеллигентов, с чистым от прыщей лицом и умными глазами. Парень он старательный и на первом курсе выполнил мой норматив зачета-автомата месяца за два до сессии. Но при этом у меня чуть ли не с первого занятия сложилось впечатление, что предмет мой ему по японскому барабану, тому, который полтора метра в диаметре.

Я вообще-то в первый раз такое видел. На первом семинаре он сидел за одной партой с самой красивой девушкой в группе. Я еще тогда подумал, какая хорошая пара складывается. Но на каждом последующем моем семинаре (а они шли раз в неделю) он садился рядом с другой своей однокурсницей. Так получилось, что за семестр он сумел исчерпать весь девичий потенциал группы. Во втором семестре я ушел в институт повышения квалификации, то есть сел какую-то книжку писать, то есть, если совсем точно, пьянствовать с Полом чуть ли не каждый день, и как он вышел из столь затруднительного положения, не знаю.

Теперь он записался на мой спецкурс. И мало того, как выяснилось, подошел пригласить меня поехать с компанией студентов, его однокурсников, в воскресенье на шашлыки. В нормальном состоянии я бы отшутился и отказал. А тут эта девушка утром, да какое-то состояние похмелья без повода. В общем, взял и согласился. И тут же пожалел, как когда-то жена моя Алена, солнце мое зимнее, сделает что-то и сразу жалеет. (Мне кажется, что и замуж она вышла за меня, сразу об этом пожалев, и детей мы не заводили, чтобы потом не жалко было.) И подумал: ну не приду к электричке на Белорусский вокзал к девяти, как договорились, ну что они, без меня не уедут? Успокоился и забыл. А вскоре и не до того стало.

После лекции я заглянул на кафедру, подсел к компьютеру, зашел на сайт Национальной российской библиотеки в Петербурге, выбрал в каталоге слово «Черты». Третья карточка из 68 была та, что мне нужна. В левой ее части — два ряда цифр. Вверху 18.126.3.214. Внизу 423–583. Справа надпись: «Черты Ветхого и Нового Человека. Молитвенное размышление. (Стихотворение). М., в Университетской типографии, 1818.12 о.» Значит, поэма мне не привиделась. Значит, она есть в библиотеках. Срочных дел у меня на вторник не было, и я решил посмотреть поэму и попробовать понять, чем она так привлекла Кербера. Так что я проехал свою «Фрунзенскую» и вышел на третьей после нее платформе. Но в каталоге «Безымянной» библиотеки никакого «Молитвенного размышления» не значилось. Первая книга после разделительной таблички «Черты» была «Черты деятельного благоучастия по учению святых отцов православной церкви». Ниже: Варфоломей (Левицкий). И штамп: «Ввиду наличия в библиотеке нескольких изданий этого сочинения добавочные описания на каждое издание не делаются. Шифр см. на основной карточке».

Я даже обрадовался этому. Останься я в этой библиотеке ожидать заказ, пришлось бы идти обедать вниз, в местную столовую — последний оплот советского общепита. Как-то давно, в присутствии Пола, который сам неплохо готовит (когда ему не лень, а я способен ждать), я недоумевал, как можно до такой степени испортить обычный кусок говядины (антрекот) и картошку (пюре). Пол мне все быстро объяснил: мясо надо жарить на маргарине, чей срок годности истек в позапрошлом году, а пюре замешать без соли на водопроводной воде.

С легким сердцем (как писали в моем любимом XIX веке) направился я сквозь штриховку дождя в Историческую библиотеку, по дороге рассуждая, чем пообедать: печеной картошкой с начинкой или блинами (итог рассуждений — картошку сейчас, блины с собой на ужин). Но обед обедом, а в каталоге «Исторички» поэмы тоже не было. Я было решил прогуляться до книжного на Тверской, зайти в антикварный отдел, но тут опять пошел дождь, ветер подул совсем не летний, так что я махнул рукой на все эти черты ветхого и какого-там-еще человека и поехал наконец домой, к своим колокольчикам.

Ну почему, интересно, у меня никогда не бывает плохих предчувствий! Я поднялся на свой второй этаж в отличном настроении и увидел открытую дверь и искореженный замок. Только я вошел в квартиру, как в дальнем конце коридора, у поворота к кухне, обозначилась фигура внушительных размеров. Не знаю, что бы я сделал в следующий миг — бросился бы на незнакомца или (что скорее) от него, вызванивать милицию по мобильнику, — но он, сделав лишь один шаг вперед и согнув руки в локтях ладонями ко мне, заговорил по- испански:

— Le pido perdyn рог mi entrada inoportuna. Ahora trato de explicar todo. Me llamo Pablo Cuard. Hoy por la macana he llegado de Barcelona a Moscé [1] Я прошу меня простить за столь неуместное вторжение. Постараюсь сейчас все объяснить. Меня зовут Пабло Куард, я сегодня утром прилетел из Барселоны в Москву (исп.). .

Он протянул мне свою визитную карточку. На ней значилось: Pablo Cuard. El editor. Ниже название издательства: «La Palabra Viva» [2] «Живое слово» (исп.). . И адрес: Barcelona, Avinguida de Roma, 38. И номер мобильного телефона.