Ольга Лаврова - Отдельное требование

Но и завтра одеяльце не нашлось. Сгинуло оно за давностью, за незначительностью своей среди прочих бесхозных предметов. А так в него уверовал Стрепетов, так ему виделось мгновенное разоблачение Антипиной с помощью этого одеяльца, прикрытого чем-нибудь на столе!..

Теперь осталось найти труп. Криминалистика утверждает, что мертвое тело, где бы оно ни было скрыто, рано или поздно обнаруживается. Поэтому вполне вероятно, что тело он найдет. Но даже, если так, надо еще доказать, что это — дочь Антипиной. А как? «Поди докажи. Да, действительно, поди докажи... Докажи, докажи...» — бормотал Стрепетов. И вдруг он вспомнил фамилию эксперта, который делал интереснейшие анализы крови родителей и детей, точно устанавливая родственную связь. Через три часа он поймал его, выловил на телефонный крючок среди миллионов московских жителей. Уразумев суть дела, эксперт призадумался.

— Пожалуй, я берусь, — сказал он после долгой паузы. — Мы с вами проведем уникальную экспертизу. Единственную в своем роде! — заволновался он на далеком конце тонкой металлической жилки. — Можете даже не вызывать меня на эксгумацию. Только возьмите килограммчик земли из-под гробика, так на глубине трех-пяти сантиметров. И пожалуйста, оформляйте протокол очень тщательно: будет чрезвычайно обидно, если по процессуальным соображениям наше вещественное доказательство не будет принято. Желаю успеха, дорогой. До скорого!..

— Как дела?

— Средне, Олег Константинович.

— Докладывай, благо я пока начальство.

Стрепетовских новостей хватило минуты на три. Вознесенский долго пускал колечки дыма к потолку, провожая их умным прижмуренным глазом, изящно стряхивая пепел в разинутый клюв пузатого галчонка, играл коробкой спичек. Вздохнув, поднялся решительно.

— У меня есть дела в Таганке. Можем поехать вместе, посмотрю заодно твою Антипину.

...Допрос вел Стрепетов. Вознесенский только присутствовал с вялым, сонным видом. Но Стрепетов научился уже понимать его и чувствовал, что тот внимателен до предела. Антипина обнаглела окончательно: она бессмысленно врала, то и дело меняла показания. Стрепетову уже омерзело уличать ее на каждом слове, когда Вознесенский сделал знак: кончай.

Стрепетов ходил по кабинету — три шага вперед, три назад. Вознесенский присел к столу, складывал из спичек колодец.

— Нет! — сказал он неожиданно.

— Что нет?

— Дорогой Алексей, давай откровенно. Не вижу убийства, не вижу убийцы.

— Как не видите?! — остолбенел Стрепетов. — На ней написано крупными буквами!!!

— Написано. Согласен. Очень крупно. Слишком крупно! Как на симулянте написано, что он болен. Помолчи! Слушай. Ты знаешь, что она делает? Ловит тебя в твою же сеть. Думаешь, ты за ней охотишься? Нет, теперь уже она за тобой. Она сует прямо в нос все, что заставляет верить в детоубийство! Ей нужно, чтобы ты поверил.

— Что за бред! Зачем?!

— Линия защиты на будущем суде.

Стрепетов в изнеможении сел.

— Ничего не понимаю...

— Расскажу тебе одну историю. Все старые следователи ее знают... Берут с поличным известного вора-домушника. По почерку вменяют ему — не помню точно, — предположим, десяток старых краж. Он с ходу признается и называет еще пяток ограбленных квартир. Дает адреса, даты, описывает вещи. Проверяют — были нераскрытые кражи! Радость, успех! Так, с пятнадцатью кражами отправляют его в суд. А там скандал. Ничего, говорит, знать не знаю, меня милиция силком заставила подписаться. Если не верите, наведите справки: во время таких-то и таких-то краж я вообще в тюрьме сидел. Поглядели — батюшки мои! — действительно сидел... Дело разваливается, следователя вон из органов, начинается все по новой. Теперь уж он от всего отпирается, остается в конце концов при одной краже, на которой засыпался. А когда новый следователь заканчивает дело, тот ему и говорит: «Дураков учить надо! Сидел я с ребятами, которые те квартиры чистили, время идет медленно, вот и рассказываем друг другу из своей жизни. А вашему брату в чем ни признайся, все от радости ушами хлопаете!» — Вознесенский осторожно уложил последнюю спичку. — Так-то, Алешка... Сначала она, конечно, испугалась, а потом сообразила, что ты ей сдал козыря. И пошла другая игра...

Стрепетов тупо следил, как Вознесенский разламывает коробок и мастерит к своему колодцу крышку. Рассыплется или устоит? Устоял... А внутри горело и рушилось стройное здание улик, трещали по швам доказательства, хитрые замыслы лопались как мыльные пузыри. Но вот из хаоса выплыл устойчивый обломок, и он ухватился за него.

— Но ребенка нет! Где же тогда ребенок?! — И заспешил, захлебываясь. — Она его не регистрировала, она лгала о нем, она мечтала отомстить любовнику, она унесла его, а вернулась одна, она бросила на набережной одеяло — ведь было же оно, было! — только потерялось.

Вознесенский затеял было улыбнуться, но раздумал.

— Ты следователь. Веди дело. Но пока я замещаю Головкина, предъявить Антипиной обвинение в убийстве не разрешу.

— Я вам пока такого постановления на визу не давал!

— И не давай! — стукнул по столу Вознесенский.

Всю обратную дорогу Стрепетов сверлил глазами крепкий, с гладким зачесом затылок Вознесенского, сидевшего рядом с шофером. «Докажу, докажу! Сдохну, а докажу!..»

— Тебя просили позвонить, — сказал Кока. — Вэ один, восемь пять, двадцать два. Из Дома младенца.

Стрепетов схватился за трубку. Занято. Внутри какое-то поганое колыхание... «Почему мы сидим вчетвером в одной комнате? Тесно, накурено. На столе треснувшее стекло. Кока противно скрипит пером. Тимохин разводит философию с очередным уголовником. Тоже мне, архимандрит! Стул жесткий. Или ноги слишком длинные? Пить хочется... Наконец освободилось».

— Алло!.. Говорит следователь Стрепетов. Не понял вас. Повторите.

Не понял, не мог, не хотел понять — готов был уши заткнуть. Но девушка повторила, помолчала вопросительно, опять повторила.

— Сейчас я приеду! — крикнул он.

Но поехал не сразу. Вышел, сел на лавочку в сквере. Медленно падали последние листья и прилипали к земле. Старушка везла детскую коляску, тянулись две бороздки от колес. «Вот и все, — сказали на соседней скамейке. — Скоро зима». Вот и все. Вот и все! Вот и все... Как высоко он вознесся! Возомнил невесть что! Сам себе противен... Стыдно. Но как было похоже, как все изумительно выстраивалось!.. И дождь этот проклятый! Никуда не денешься — надо ехать!...

— Вот письмо из таганской тюрьмы.

«Прошу сообщить о моей дочери, которую я восьмого марта положила у дверей Детского дома, потому что такие были обстоятельства, и как ее здоровье? В настоящее время нахожусь в заключении...»

«Так готовится булыжник, который запускают потом в голову легковерного следователя на суде. Конечно, она не думала, что письмо попадет мне в руки».