Питер Маккертин - Солдаты удачи

Было ясно, что Гванда очень высокого мнения о себе, его самоуверенность переходила пределы разумного.

Погремев цепью, которой он был прикован к бамперу, он обратился ко мне на своем необычном афро-английском:

- Ты уверен, что эта цепь выдержит меня? Раз я для вас дикий зверь, то не надеть ли на меня намордник, чтобы я еще и замолчал?

- Поговори еще, и я, может, помогу тебе замолчать*. Думаю, это железо удержит тебя на месте. Если нет - то вот это точно заткнет тебе глотку, - и я указал на автомат южноафриканского производства.

- - - - - - - - -

* В оригинале эта часть диалога построена на игре слов: "muzzle" означает и "намордник", и "дуло".

- - - - - - - - -

- Отсюда до Солсбери далеко, - рассуждал Гванда. - Путь дальний и опасный. Для вас, конечно. Вы же хотите доставить меня туда живым. Вся местность кишит моими людьми.

- Я не уверен, что довезу тебя. Там видно будет, генерал.

Я не шутил. Я знал, что пристрелю его, как собаку, - он и был хуже бешеной собаки, - но не дам его сторонникам освободить его. Я убью его хладнокровно и с удовольствием.

Он изобразил на лице свою мерзкую улыбочку.

- Не надо называть меня генералом. Мне вполне достаточно звания полковника. Лоуренс Аравийский выше полковника не поднимался, а какие дела делал. Полковники взяли власть в Греции и Бразилии. Полковники работают, а генералы загребают их лавры.

- Значит, у тебя ют такой взгляд на историю, - перебил я его, не расположенный слушать эту мрачную личность. Я все больше склонялся к тому, что хорошо бы выпустить очередь в эту грязную глотку. - Ты, может, думаешь, что войдешь в историю?

- Если ты намекаешь на то, что я много читал, то это так. По крайней мере, в прошлом. Я же четыре года сидел в военной тюрьме, ты слышал об этом?

- За что?

- За то, что ответил белому офицеру. Очень молодому, с пушком на лице. Тот был с утра не в себе после ночного гулянья, глаза красные. Ну, и он за что-то взъелся на меня. Не знаю, за что. Да он и сам не знал, я уверен. Он назвал меня грязным и "мантом". А ты уже должен знать, что это свое, родезийское слово для черных. Если зовут "ниггер" - в Африке все мы ниггеры. Но у слова "мант" - свое, непередаваемое значение. "Ниггер" - это все же человек, черный-человек, а "мант" - это вещь, .неодушевленный предмет. В последнее время это слово почти вышло из употребления из-за его особо оскорбительного характера. Мне тридцать пять, и я прожил здесь всю мою жизнь, но никто и никогда до того не называл меня "мант". Это слово несет в себе исключительно высокий эмоциональный заряд. И человек, который оскорбил меня, даже не был коренным родезийцем - это был молодой иммигрант из Англии. Большинство белых родезийцев поостереглось бы на его месте.

Гванда подчеркивал то одно, то другое слово, как политический деятель, выступающий с трибуны. Говорил он много, но его болтовня совершенно меня не занимала.

- Выпить хочешь? - спросил я его. Он видел, как я пил из бутылки, и знал, что я ему предлагаю не отраву.

- Выпил бы, - вежливо ответил он.

Гванда напоминал зловредного пса, которого держал мой дядя Пит в Бомонте во времена моего детства. Сам Пит был такой же противный, как его пес, поэтому, возможно, он и держал его. Пес был очень ласковый и вечно вилял хвостом как заведенный - до тех пор пока ты не подходил к нему близко, и тогда уж он хватал тебя за ногу.

Я не собирался предоставлять Гванде такую возможность. Он сам держал бутылку, пока пил. Он или так здорово пристрастился к спиртному, или его обуяла жажда, но он принял за раз больше четверти пинты крепкого бренди, прежде чем я успел отобрать у него бутылку.

- Этот белый офицер назвал меня "мант", да. Я знал, что он не имел на это права, и сказал, что подам на него рапорт, - продолжал Гванда. - Он снова обозвал меня, ну, я и ударил его. - Гванда улыбнулся, и я увидел в полутьме блеск его ровных белых зубоа - Раз уж ударил, думаю, стукну еще раз. И еще, и еще. Я бил его кулаками до тех пор, пока он не рухнул без сознания. Прямо на парадный плац. Я бы забил его ногами до смерти, если бы трое наших не оттащили меня.

- И загремел, - сказал я.

Гванда не понял.

- Я не...

- Пошел под трибунал.

- А, да. Майор, который защищал меня, назвал словесное оскорбление неприкрытой провокацией, но особенно на это не нажимал, так как это не сослужило бы хорошей службы его карьере. Вместо того чтобы взывать к справедливости, он взывал к милосердию. Возможно, он как-то повлиял на трибунал, а может быть, трибунал сознавал неблагоприятные воздействия сурового приговора на лояльных режиму африканцев. Я мог быть приговорен к двадцати годам. Вместо этого я получил пять лет каторжных работ в военной тюрьме. Получил пять, но меня выпустили через четыре. Я очень любил читать и до того, как попал в армию. В тюрьме я читал очень много. Начальником тюрьмы был шотландец, настоящий друг африканцев, - на лице Гванды появилась улыбка, - и он давал мне книги из своей личной библиотеки. У него была страсть к истории и биографической литературе. Я был образцовым заключенным, его любимцем, и за четыре года прочел при свечах всю всемирную историю. Читал, думал, составлял планы. И вот теперь я здесь.

- Да, ты здесь.

Я сделал маленький глоток бренди, но ему не предложил, а он не попросил.

- А как тебя зовут? - неожиданно спросил он.

Я сказал, что Рэйни.

- И что ты собираешься делать дальше?

- Пока ничего, - ответил я. - А попозже повезу тебя в Солсбери.

- Повесить?

- Здесь ты, я бы сказал, не промахнулся.

- Тебе действительно этого хочется, да?

Я сказал, что не буду плакать и кататься по земле от горя.

- И не приду помочиться на твоей могиле, - добавил я, - но буду рад, когда ты там окажешься.

Гванда задал главный вопрос:

- Все из-за того, что произошло в Умтали?

- Прежде всего, из-за этого. Ты перебил там очень много народу.

Я отпил еще немного и дал ему сделать пару глотков от души.

- Но большинство были ниггеры. - В его сладкозвучном голосе прорезались презрительные нотки, может, от выпитого. - Тебя, как будто, не очень волнуют мертвые ниггеры, мистер Рэйни. Вы в своей стране убиваете ниггеров уже сотни лет.

- Не я, - сказал я и отобрал бутылку.

Сияющее лицо африканской луны время от времени укрывалось за темными облаками. Один из наемников вылез из спального мешка и отошел на разумную дистанцию по малой нужде. Это был малый, с которым мне почему-то почти не пришлось разговаривать, прежде всего, думаю, потому, что он вряд ли вообще-с кем-либо разговаривал. Он был родом из захолустья Северной Англии, где много не говорят, а если и говорят, то так, будто у них слова - по доллару за штуку. Он снова забрался в свой мешок и захрапел.

- Лично ты не убивал, надеюсь, - продолжал Гванда, - но тебе наплевать на ниггеров. Ты хотел бы меня повесить в отместку за белых в Умтали. Сколько мы их убили, по-твоему? Не больше чем тридцать пять-сорок.