Михаил Максимов - Записки сыщика

- Да, пожалуй, сегодня, познакомившись вот с этим благодетельным напитком, - он показал на ром, - я и забуду, но не думаю, чтобы назавтра скука снова не была моим товарищем.

Сыщик напрягся и попытался вызвать управляющего на откровенное объяснение:

- Григорий Григорьевич, позвольте мне попросить вас рассказать о вашей душевной тревоге. Мне кажется, что не разлука ваша с семейством заставля ет вас скучать, а что-то другое. Потому желал бы поделиться с вами моей мыслью - быть может, она возвратила бы вам спокойствие. Смотря на вас, нельзя не почувствовать страдания к подобному себе человеку. На вашем лице ясно отражается отпечаток не смею сказать преступления, но какого-либо величайшего несчастья.

- Это вы немножко угадываете, - вздохнул управляющий. - Но должен вам объяснить, что в моем несчастье или, даже можно сказать, преступлении советы добрых людей бессильны. С моим несчастьем разъединит меня только могила! Извините, но больше ничего сказать вам не могу.

- Послушайте, Григорий Григорьевич, - сказал опять сыщик, - я теперь ясно вижу, что вы благородный и добрый человек и никто меня в этом не разуверит.

- Это правда, что я добрый и благородный человек по чувству своему, а не по действию. Я должен в настоящую минуту именовать себя не тем и не другим, а должен называться каторжником. - Он вдруг схватил сыщика за руку и, поцеловав его в щеку, сказал: - Давайте лучше пить, а не говорить о горе. Я знаю одну песню: "Всего горя не проплачешь, всего не протужишь, выпьешь чарку - и забудешь всю тоску-кручину". Авось милосердие Божие сохранит семейство мое от несчастья, а о себе говорить не буду.

Они взяли стаканы с пуншем, чокнулись и выпили их залпом.

Сыщик велел музыкантам сыграть песню: "Волга-реченька глубока" и начал ее потихоньку подпевать, всматриваясь между тем в сконфузившегося управляющего, у которого на глазах появились слезы. Он сказал:

- Эта песня напоминает мне о родине, поэтому я плачу.

Выпив еще стакан пунша, он предложил сыщику пройтись по роще. По дороге он говорил, что ему хочется побывать в Петербурге, но он не смеет рассчитывать на это, потому что ожидает писем от своего господина, в которых, верно, будет много поручений по тяжебным делам.

На необдуманно высказанные управляющим слова сыщик не отвечал, но, дойдя до конца рощи и посмотрев на часы, сказал:

- Григорий Григорьевич, не отправиться ли нам с вами домой? Времени довольно много - скоро восемь часов.

- Я согласен.

Доехав до Сухаревой башни, они расстались, давши друг другу слово увидеться через день.

Рано утром сыщик вызвал в трактир коридорного служителя с того самого подворья, где остановился управляющий, и заговорил с ним о каком-то приезжем купце. Потом между делом сказал:

- У вас в 9-м номере остановился управляющий. Я с ним познакомился и не могу понять, что за несчастье у него. Он, не объясняя, постоянно плачет. Начинаю думать: не обманул ли он в чем своего барина и теперь не знает, как себя оправдать?

- Помилуйте, о нем этого думать нельзя. Он такой тихий и смирный четвертую неделю у нас живет, и мы от него худого ничего не видели. Один только порок за ним и есть, что он приходит домой всякий день пьяненький. Но зато какой он богомольный: по часу и более молится со слезами Богу и всегда на молитве вспоминает жену и детей. Паспорт у него чистый; деньги, должно быть, при себе имеет порядочные, потому что всякий день обедает и ужинает в трактире и ездит всегда на извозчиках по каким-то своим делам к Сухаревой башне и за Москву-реку.

Расставшись с коридорным, сыщик тотчас написал счет, как бы за прошлый год, на имя управляющего от какого-то ему известного купца того самого города, где управляющему был выдан паспорт. Счет был на суконный товар, взятый им в лавке, на сумму 150 рублей. После этого сыщик послал с этим счетом одного знакомого ему торговца потребовать от управляющего по платежу деньги. На вопрос управляющего: откуда этот счет? - следовало сказать, что он прислан его братом из С., а на вопрос: как он его отыскал? - надо было объяснить, что о его жительстве узнал он случайно от своего приезжего знакомого, остановившегося с ним на одном подворье.

Рассмотрев счета, управляющий, переменившись в лице, задумался, после чего, поводив пальцем по своему лбу, отпер небольшой, окованный жестью сундучок, вынул из него пачку ассигнаций, из которой отсчитал 150 рублей, и подал их торговцу со словами:

- Я про этот счет забыл, и потому, когда будете писать вашему брату, попросите у него от моего имени извинение.

Как только торговец вышел из номера, управляющий, ударив себя по лбу рукою, произнес вслух: "Я, верно, открыт! Нужно спасаться, медлить не следует". Он стал поспешно укладывать чемодан и, вероятно, тотчас бы уехал, но не успел, потому что через пять минут в его номере уже находились: частный пристав, надзиратель и добросовестный свидетель. Управляющий до того растерялся, что на вопрос частного пристава: кто он такой? - он ответил: беглый каторжник.

В шкатулке у него оказалось 16 тысяч рублей серебром и десять паспортов, заготовленных на будущее время.

Когда его привезли к начальнику, он упал на колени и объявил, что он казначей из города С., похититель казенных денег. Вот его показание.

- Я был казначеем около 20 лет и всегда имел доход от казенных денег, выдавая их небольшими суммами под 6 процентов в месяц известным в нашем городе торговцам. Тут пришло известие о приезде губернатора с ревизией дел и казенных сумм. Я не знал, что делать, потому что в наличности у меня в то время не было 3500 рублей. Своих денег я не имел, занять было не у кого, а должники мои отказали мне в уплате долга до сроков. Зная о законной ответственности, я решился на похищение остальных имевшихся у меня на хранении денег - 18 тысяч рублей серебром. Написал для себя 10 паспортов на имя одного известного мне, недавно умершего, господского человека, Григория Григорьева. Я взял деньги и рано поутру отправился в лодке по течению реки Волги в одно из ближайших селений. Там я нанял пару лошадей и отправился в город Б. Оттуда я поехал на почтовых в город А., где пробыл всего несколько часов. Потом с одним проезжающим отправился в Москву.

Жене своей я оставил тысячу рублей и письмо, в котором все объяснил, просил ее простить меня за мой поступок и не стараться узнавать о моем существовании.

Живя в Москве, я познакомился нечаянно в трактире с одним отставным унтер-офицером, живущим на Пятницкой. Хотел переехать к нему на кварти ру, чтобы завести через его шурина, торгующего в овощной лавке, торговлю хлебом. Но постоянно убивающее меня горе и тоска почему-то не допускали привести мои намерения в исполнение.

Чтобы узнать, что делалось в мое отсутствие дома, я написал своему родному брату, зная его горячее братское расположение и любовь, письмо, в котором умолял его никому не открывать мое местопребывание.