Штефан Мариан - Современный румынский детектив

— В конце концов он же и остался внакладе: заплатил в баре сотню, а стянул восемьдесят.

Димок зверем взглянул на него, перепрыгнул через канаву и уселся под шелковицей.

— Скажи спасибо, что хоть сигареты нам оставил, — сказал подошедший Беглый.

— Видал, что курил, сволочь? Одни американские. Одет как манекен, золота на нем как на турке…

— Мот.

— Твоя правда, дя Силе, нам на смену идут другие, с другой начинкой…

— Закон прогресса, Митря.

— Закон черта! — Димок тяжело вздохнул и отвернулся.

Завидев первые дома Бухареста, белые пятна в зеленой оправе, Силе почувствовал, что сердце сжимается. Ну, теперь держись!

Они курили молча, каждый думал о своем. Наконец Димок бросил окурок, по — извозчичьи плюнул ему вслед и повернулся к Силе.

— Ты откуда родом? Беглый показал на город.

— Уродился там или из этих, послевоенной выпечки?

— Когда-то дед держал корчму в Дудешти. "Получше, чем в Париже", должно быть, ты слышал.

— А как же! Возле креста, в конце улицы… Так это твоего деда корчма?

— Его.

— Подумать только! Сколько раз хаживал туда. А рядом, в доме четыре, держала трактир Жени.

— Блондинка, стройная такая? — спросил Силе.

— А кто ей волок закуски да вино на вечеринки?

— Стряпок!

— Неужто и стряпка знаешь? Беглый улыбнулся:

— Стряпка по кличке Горб…

— Так он был моим побратимом, господин профессор!

— Тесен мир! Знаю, как не знать. Там он и кончил, у деда в корчме.

— Точно! Вытащил перо на Зане с Колентины… — Челнок похлопал Силе по спине. — Что ж ты не признаешься, дорогуша, ты ж нашенский.

— И да, и кет. В сорок шестом мы переехали в квартал Святого Георгия, отец работал на центральной почте, а я учился в лицее" Матей Басараб"… — Силе пожал плечами. — Шестнадцать лет никому не нужной зубрежки, на что она мне теперь?

— А я что говорю, потеря времени… Вместе с боровом гужевались?

— Каким боровом?

— Которому свинарник тесен. Каиафой! Лицо Силе напряглось.

— С профессором Алеку Истрате?.. Да. Потом мы вместе окончили географический факультет. С малолетства я мечтал о путешествиях…

— Куда?

— По белу свету. Посмотреть, как он выглядит. Ты знаешь, Митря, как выглядит Земля?

— Круглая…

— Не знаешь! — Беглый покачал головой. — И никто не знает. Круглая ли она, как яблоко, грушевидная ли, а то и пустотелая. Тысяча и одна гипотеза. А еще говорят, что в этой полости — другой мир, другая цивилизация.

— Эти, что на летающих тарелках?

— Эти, другие ли…

— Как же это, дядя?

В глазах Силе горели зеленые огни. Он увлекся.

— Представь себе, Митря, что, когда на Крайнем Севере наступает зима, некоторые звери, вместо того чтобы податься сюда, к нам, где теплее, направляются к полюсу.

— Да ну?

— Неизменно! Зима на полюсах Земли продолжается шесть месяцев. Шесть месяцев тьмы и страшного мороза. Тем не менее это их привлекает. Идут себе, идут и вдруг исчезают. Где, я тебя спрашиваю?

— В полости?

— Конечно. Иначе они бы туда не шли, их остановил бы инстинкт.

— Правильно, братец ты мой! Была у нас пегая собака. Так за день до землетрясения сорокового года выла как сумасшедшая, с цепи рвалась. Верно говоришь, инстинкт…

— То есть, — продолжал Профессор, — нельзя исключить существования на Земле грота больших размеров, потерянного мира.

Вор почесал затылок. Ему не очень-то верилось.

— Как же это до сих пор никто его не обнаружил?

— Человеку туда не проникнуть.

— Даже на самолете?

— Даже. Ты пребываешь в уверенности, что двигаешься по прямой, а на самом деле идешь в обход. Здесь проявляется, как бы это тебе объяснить доходчивее, некая отклоняющая тебя сила.

— Чудеса, да и только!

— Смех один! Ходят люди по земле, не зная, на каком свете живут. Я видел карту Земли, нарисованную более двух тысяч лет назад. Это не что иное, как ее вид с высоты. Так ее космонавты фотографируют.

— Что ты говоришь? Значит…

— Погоди, я еще не закончил! На одной из первых карт Земли нарисован остров, поддерживаемый тремя рыбами.

— Подумаешь!

— Несколько лет тому назад Кусто, француз один, обследовал море при помощи батискафа — стальной камеры, спускающейся на большие глубины. Так представляешь, оказалось, что этот остров покоится на трех других островах.

Вор слушал, затаив дыхание и часто моргая. Силе с жаром перечислял загадки Земли, рассказывал о тайне каменных истуканов острова Пасхи, о других необъяснимых явлениях. Он нарисовал палкой в пыли карту материков, очертив регион, где до сих пор не изжито людоедство. Вор плюнул с отвращением.

— Значит, попади я к ним, сожрут?

— Тебя нет, Митря, во избежание отравления… Знаешь, ночью перед сном я думаю, что стал бы делать в пустыне, как вышел бы из положения… — Один?

— Один.

— Пропал бы к черту. От одной тоски и то пропал бы.

— Один испанец семь лет прожил на острове, где не было ни воды, ни растений.

— Что же он жрал?

— Черепах.

— Батюшки!

— Их кровью утолял жажду, мясом — голод, из панцирей соорудил хижину. Мне хочется чего-нибудь в этом роде… Димок глянул на него сбоку и пробормотал неуверенно:

— Семь лет жрать черепах?

— Не понял ты, ничего не понял! Там, где смерть подстерегает на каждом шагу, существует и радость победы, радость первооткрывателя земли, о которой никто не подозревал… — Силе вздохнул, уставившись вдаль. — Я договорился с группой геологов, мы ожидали выдачи паспортов, когда случилось несчастье.

Димок покачал головой:

— Ты, дядя, слишком того… — И замолчал. Глаза Беглого источали яд.

— А ты бы что стал делать на моем месте?! Застань ты своего брата Георгия или как его там…

— Георгий.

— Застань его в собственной постели с твоей собственной женой?!

— Что я фазан, что ли, жениться?

— А ты представь себе, что женат! Да к тому же души в ней не чаешь. Не ударила бы тебе кровь в голову? Не убил бы обоих?

— Убил бы.

— Такова была моя судьба, Димок. Челнок улыбнулся:

— Сами мы ее пишем, петух! Кровью.

Они замолчали. Вор не нарушал спокойствия Беглого. Силе кусал сигарету, терзаемый застарелой, глубокой болью, таившейся в глубине души.

По краям канавы ползало множество божьих коровок, их красные сутаны рисовали среди ромашек кровавые зигзаги.

Вор сорвал цветок и начал обрывать лепестки.

— Прав по — своему тот боров: двушку в щель, алло, дорогая, я возвращаюсь домой — и горя нет!

— Это называется украсть собственную шапку.

— Что ж, паря, не мы сотворили этот мир… А детишек у тебя много?

— Девочка. Ее взял к себе мой двоюродный брат.

— Тот длинный, очкарик?

Силе вспомнил свою оплошность.

— Мне худо становится при одной мысли! Как это я забыл узелок?

— А может, обошлось… Чует моя душа, что застанешь его дома.