Штефан Мариан - Современный румынский детектив [Антология]

Не говоря ни слова, она пишет на клочке бумаги свой адрес. Потом смотрит на меня как-то странно, и уголки губ у нее подрагивают.

— Спасибо, Аугустин, — шепчет она.

Садится в машину и трогает с места, глядя прямо перед собой. Я слежу с крыльца за маленькой машиной, пока она не заворачивает за угол… Кажется, я проголодался.

Но — поворачиваюсь на каблуках и направляюсь в зал заседаний, чтобы поделиться с молодыми офицерами милиции города Констанцы своим ценным опытом.

Я сдержал слово. Еще не истекло сорока восьми часов, обещанных Адриане, а я уже качу на милицейской машине в Мамаю. Но я везу ей не ту весть, на которую она надеется.

Два дня я слонялся между отелем и пляжем, вздрагивая при каждом крике чаек. Море бушевало, сильные волны колотились о скалистый мыс напротив отеля, тучи висели очень низко, раз даже пошел дождь — правда, не очень уверенно. Возможно, хорошее купание прочистило бы мне мозги, но я не решился. Каждый раз я возвращался в холл, плюхался в кресло и долго и хмуро смотрел на служебный телефон, который упорно молчал. Мимо меня стыдливо, как дезертиры, шмыгали с багажом последние обитатели отеля, распущенные по домам осенью. Время от времени я поднимался, заходил в ресторан и рассеянно что-нибудь уплетал под удивленные взгляды официантов, знавших про мою голодную диету. Потом все начиналось сначала: пляж, холл, ресторан…

И так до той минуты, пока перед отелем не остановилась машина, из которой выскочил сам майор Исайя. Он сообщил мне то, что я уже начал подозревать, но что никак не облегчало моего существования.

И вот я направляюсь к Адриане с известием, что сегодня около полудня у мамайского кемпинга волны выбросили на берег труп человека лет сорока с большой рыжей бородой.

Адриана живет в низеньком крестьянском домике, рядом с которым даже ее «трабант» выглядит чудом техники. Долго стучу в ворота, наконец показывается старуха с маленькими хитрыми глазками. Объясняю ей, что мне надо, машу шоферу подождать и вхожу во двор.

Адриана при взгляде на меня сразу понимает, какого рода известие я ей привез. Но держится хорошо. У нее было время свыкнуться с этой мыслью. Она тихо роняет:

— Говори все.

— После, — отвечаю я. — Сейчас тебе нужно поехать в Констанцу, опознать его.

Она вздрагивает всем телом.

— Это абсолютно необходимо?

— Абсолютно.

— Ладно, сейчас.

Она накидывает шерстяную кофточку, я провожаю ее до машины, даю инструкции шоферу, а ей говорю:

— Я остаюсь, мне нужно проверить тут кое-что.

Это небольшое вранье, свои проверки я мог бы отложить на потом, но быть рядом с ней при опознании, когда она будет смотреть на него, выше моих сил. Она кивает, что поняла. Машина срывается с места. Я закуриваю, прикрывая от ветра огонек спички, и возвращаюсь во двор.

Хозяйка долго не может понять, чего я от нее хочу. Она туга на ухо и довольно-таки бестолкова. Кое-как, с грехом пополам мне удается добиться от нее, что Дан Сократе и Адриана живут у нее несколько дней, что в гости к ним никто не ходил и что вообще до его исчезновения ничего подозрительного она не заметила.

— Разве что в тот вечер, перед тем как ему, сердечному, уйти, они вроде бы кричали друг на дружку. Вроде как ссорились, но точно не скажу, не хочу грех на душу брать, я-то сама во дворе была, на кухне, да и не больно-то слышу…

— А что они говорили?

— Да бог их знает, дорогой товарищ, что они говорили. Я разве не сказала, что плохо слышу? Словечко одно, может, и расслышала. Он ей крикнул: не верю, мол, тебе. Или что еще…

— Как они попали к тебе на квартиру?

— Э, как попали!.. Да ведь он, сердечный, у меня живет всякое лето, еще когда женат не был. Он у меня старый постоялец. Знает — дом чистый! И дешево: пятнадцать леев в день весь сезон, не то что другие, шкуру дерут с людей. Вода — вон она, во дворе…

Я прерываю взмахом руки поток туристской информации, который грозит половодьем.

— Он приезжал один?

— Ну да! Он, сердечный, не из тех обормотов, что кажинное лето с другой.

— А в прошлом году?

— Прошлый год он пропустил. Я еще удивилась. И нынешний год удивилась, что он заявился только к концу сезона.

— А чем он все лето тут у тебя занимался?

— Э, все лето… Он живет две-три недели, как все люди. От силы месяц. Ходит на пляж, картинки рисует, другой раз в ресторан…

— К нему приходили?

— Нет, что вы. Он этого не любит, все больше один.

Она употребляет настоящее время, говоря о Дане Сократе, и я не решаюсь выправить ее грамматику в соответствии с нормами Академии, приличествующими случаю. С другой стороны, по тому, как она ест меня глазами, видно, что за ее не слишком широким лбом клокочут тысяча и один вопрос. Я оставляю их вариться на медленном огне и иду к пиратам.

Там Дана Сократе знают еще с тех времен, когда модный ресторан был скромной сельской забегаловкой, то есть когда литр вина стоил 12 леев вместо 48, но зато уж это было вино!

Часть персонала выжила при тектонических движениях, вызванных эрой туризма. Кроме того, мне повезло: сегодня работает та же смена, что в прошлую пятницу. Но никто не припомнит, чтобы в тот вечер к ним заходил этот огромный бородач, который в старые добрые времена расплачивался, бывало, за стопку водки портретом, пристроив картонку на столе среди грязной посуды и живописуя углем. Похоже, что в молодости Дан Сократе не страдал тем, что называют аскетизмом. Два официанта постарше с охотой начинают припоминать разные ностальгические подробности: как было шикарно, когда лихой художник шибанул в окно бутылкой, а потом по собственной инициативе оплатил убытки в троекратном размере; как он опрокидывал столики и какие пел задушевные романсы; ах, как течет время и как меняются люди, — но больше из них ничего нельзя было выудить. В пятницу вечером Дан Сократе в «Пиратском» не появлялся.

У меня смутное ощущение, что не в этом заведении я найду то, что ищу. Пока что в задумчивости направляюсь к дому Адрианы — и подхожу вовремя, как раз когда ее тоненькая фигурка появляется из машины.

Я велю шоферу подождать меня и вхожу с Адрианой в дом. Мы садимся в потертые кресла друг против друга, не говоря ни слова. Так мы сидим лет сорок. Глаза у Адрианы совсем безжизненные.

Когда я чувствую, что достаточно состарился, встаю и иду к двери. Ее голос настигает меня, как пуля из крупнокалиберной винтовки:

— Зачем он это сделал?

Только теперь я понимаю, что ей ничего не объяснили. Я бы предпочел, чтобы она уже знала.

— Вероятно, ради эксперимента, испытывал новый метод самоубийства, — отвечаю я. — Очень практичный: ударяешь себя в висок три раза камнем или каким-нибудь металлическим предметом, а после этого, удостоверившись, что умер как следует, идешь и бросаешься в воду, в пятидесяти метрах от берега.