Штефан Мариан - Современный румынский детектив [Антология]

Нет нужды оборачиваться, чтобы представить, как она выглядит после моих слов. Но ее все равно не убережешь от правды, Я добавляю только:

Прошу тебя не выходить из дому. День или два, пока я не вернусь.

Проходя под ее окном, я слышу глухой стон. Все же это лучше, чем молчание.

На самом деле возвращаюсь в Мамаю на другой день рано утром. На этот раз не один. Со мной опергруппа из Констанцы и, сверх того, две великолепные собаки, нервные, элегантные, таких нет даже у нас в управлении.

На дворе распогодилось, солнце проглядывает из-за рваных туч, и последние герои сезона, синие от холода, вышли на пляж, делая вид, что им все нипочем.

От ворот Адрианы собаки тянут нас по улицам села. Голопузые ребятишки гурьбой бегут за нами, и после нескольких неудачных попыток их отогнать мы решаем держаться так, будто их просто не замечаем. Хорошая мысль: уже через сотню метров они теряют к нам интерес. Мы выходим за околицу, в поле, заросшее чертополохом, перерезанное узкоколейкой. Тут собаки выписывают несколько зигзагов, потом решительно направляются к пляжу. Мы на бегу пересекаем цепь карликовых кустов — границу пляжа — и по песку доходим до берега. Еще шагов двадцать собаки тянут нас вдоль черной каймы водорослей, затем делают такой крутой вираж, что мы, чуть не попадав, еле успеваем повернуть опять к полосе кустов.

Продираемся, царапая руки, через колючие ветки. В этом месте заросли особенно густы. Собаки несколько мгновений крутятся, принюхиваясь, потом одна из них бросается к тронутому багрянцем кусту и замирает, поскуливая. Там, на тонких ветках, аккуратно развешены желтая рубашка и выцветшие парусиновые брюки, под ними на песке стоят пляжные сандалии.

Я беру эти вещи и разглядываю на весу, в молчании. Они незаурядного размера, даже я утонул бы в них, и мне не нужно будить Адриану, чтобы понять, кому они принадлежат. Карманы Дана Сократе пусты, как у безработного на внешнеполитической страничке «Крапивы». Нет, в заднем что-то шуршит. Шарю настойчивее. Какая-то бумажка скользнула в складку дурно скроенного кармана. Осторожно ее извлекаю. Это всего-навсего автобусный билет: г. Бухарест, цена 50 баней, — запавший туда неизвестно с каких времен. Все же прячу его в бумажник. Никогда не знаешь…

В десяти шагах от места, где мы нашли одежду и где между кустами проплешина, песок выглядит подозрительно. Серо-желтая поверхность кажется слишком ровной, не затронутой прихотями ветра и случайных шагов. Знаком приказываю одному из оперативников копать, и не долее чем через минуту, сняв слой тщательно утоптанной земли, он доходит до пятен ржавого цвета. Собаки рвутся с поводков, чуя запах крови.

Не могу сказать, что дело задумано бездарно. И все же оно отдает дилетантизмом. Аккуратно развешенная одежда, тело, оставшееся под волнами в лунную ночь, — все это может, конечно, навести на мысль о романтической натуре, любителе купаний в неурочное время и о несчастном случае на воде. Но убийца не учел, что наступила осень и что погода могла испортиться с минуты на минуту. Дождь намочил песок и отпугнул тех, кто по замыслу должен был, проходя на пляж, стереть следы преступления, а буря выбросила труп на берег слишком рано, так что вскрытие еще смогло показать, что в легкие Дана Сократе не попало ни капли воды. Профессионал должен был все это предвидеть.

Дальнейшее — дело времени и терпения. Постепенно нанизываются подробности. За кустом повыше других два впечатанных в песок следа показывают, что здесь кто-то ждал, долго и неподвижно. Следы не слишком отчетливые, но явно от мужских, хотя и небольшого размера, ботинок на каучуковой подошве. Каблуки отпечатались сильнее, и сохранился фрагмент рубчатого рисунка. Один из оперативников тщательно срисовывает его, потом несколько раз фотографирует.

На пустом пляже против того места, где мы обнаружили пятна крови, перпендикулярно к береговой линии тянутся, если внимательно приглядеться, прерывистые борозды, как будто кто-то шел по воде, волоча тяжелый предмет. Нетрудно догадаться, о каком предмете речь, тем более что в нескольких метрах отсюда болтается на волнах красно-зеленая спасательная лодка. У меня в группе молоденький специалист по дактилоскопии, только что из училища, он рьяно бросается осматривать рукоятки весел. Я его не одергиваю, хотя мог бы сказать, что даже если бы дерево сохранило отпечатки пальцев, то последующие дожди их все равно бы стерли. Зачем пресекать в молодых порывы энтузиазма? На это и так довольно охотников.

Теперь я могу сказать, что знаю — в общих чертах, — что произошло с Даном Сократе в ночь с пятницы на субботу. Дело за малым: установить, что именно искал художник в карликовых кустах на берегу и кто отправил его на тот свет.

Уже десять часов, а мне еще надо заехать в Мамаю. Оставляю своих помощников пастись на пляже — может, еще что откопают — и без спешки поворачиваю назад сквозь заросли чертополоха.

Адриана давно встала, и поспешность, с какой она открывает калитку, говорит о том, что она меня ждала.

— Что-нибудь нашли?

— Не бог весть.

Она пропускает меня вперед. Через несколько минут готов и кофе. Кофе хороший, крепкий, пахнущий старыми добрыми временами. Я пью в молчании, а Адриана смотрит на меня, ломая пальцы. Я закуриваю и кладу спичку в пепельницу. Сижу, уставясь на пламя, пожирающее тоненькую палочку, пока она не сгорает дотла. Затем как можно резче поднимаю глаза на Адриану.

— А теперь расскажи мне все.

Она вздрагивает, часто моргает и отвечает, лишь сосчитав в уме до десяти:

— Я тебе все рассказала, Аугустин.

Но я молчу, и она первая не выдерживает:

— Это все, клянусь! Я ничего не понимаю и ничего, ну абсолютно ничего не знаю, что может хоть как-то быть связано… с его смертью.

У меня были знакомые актрисы, и я не разделяю мнения тех, кто считает, что актрисы лгут лучше, чем другие женщины. Думаю, наоборот. Сценические интонации совсем не подходят для повседневной жизни, тут от них разит фальшью. Однако Адриана — особая статья. Когда мы были вместе, пять тысячелетий назад, ей случалось соврать мне. По мелочам, конечно, в важных делах — никогда. Какая-нибудь пара туфелек, настоящую цену которых она не смела назвать, или затянувшаяся репетиция, на самом деле перешедшая в пирушку, В общем, всякая ерунда, которую воспринимаешь трагически только по молодости лет. Кое-кто утверждает, что важен не предмет лжи, а сам ее факт — факт, что близкий тебе человек, все равно при каких обстоятельствах, не ответил откровенностью на откровенность. Юношеский максимализм! Со временем научаешься отделять зерна от плевел. Но я это к чему? К тому, что и сам, хотя коллеги еще тогда говорили — в шутку ли, всерьез ли, — что от меня ничего не скроется, почти всегда попадался на маленькие Адрианины хитрости. Только когда совершенно случайно раскрывалась та или иная из них, я понимал, что эта женщина лжет с блестящей последовательностью и вдохновением, превосходящим ее актерский дар. Я понял это яснее некуда, когда она мне изменила и когда, на прощанье, во всем призналась. Но это уже другая история…