Леонид Марягин - Экран наизнанку

Иногда доказательств рассказанного не приводилось - Александров вынимал из карманчика для платка карточку величиной с визитку и по ней, как по конспекту, повествовал.

Как-то он пояснил мне, что дома у него алфавит-картотека с такими вот картоночками, на них он заносит приходящие мысли, чтобы не забыть, а поскольку, как он выразился, мысли приходят редко, эти карточки играют в его жизни значительную роль.

Зарядившись очередной порцией александровских историй, я отправился на досъемки в Ленинград, где сразу возникли непредвиденные трудности: смольнинский завхоз запретил ставить камеру на газон перед памятником. Пришлось на большом ленфильмовском кране зависнуть над цветочками. Но главная трудность была впереди - в городе стояло безветрие, и флаг над Смольным вяло висел на флагштоке. Два дня мы ждали знаменитого балтийского ветерка, но не дождались. И я нашел, как мне показалось, оригинальный выход. Мы попросили местного мажордома купить леску, привязать к углу флага, уйти на край крыши и "колыхать" флаг. Мажордом с готовностью согласился, но попросил деньги за работу вперед: оказалось, что киношники "колыхали" этот вялый флаг много раз при его помощи, но, пока он спускался с крыши, сматывались, не заплатив.

Я был удручен этим открытием, но кадр все-таки сняли.

Фильм был "восстановлен", на просмотр приехал Шостакович. Григорий Васильевич вытащил картоночки из кармана и, перебирая их, стал повествовать о назначении различных фрагментов музыки Шостаковича в фильме. Дмитрий Дмитриевич хмуро остановил:

- Я сам это знаю.

Музыка давила фильм, в ней не было зазора... Хотелось, ой как хотелось звучащей тишины, скажем, в эпизодах развода мостов... Но на Григория Васильевича мои робкие соображения не подействовали:

- Именно так хотел Эйзенштейн!

Когда фильм принимали в комитете, тогдашний зампред Госкино Баскаков потребовал выкинуть "мой" кадр как повтор раскрашенного флага в "Броненосце "Потемкине", но тем не менее работа по восстановлению фильма была признана выдающейся.

По этому поводу был дан мощный банкет в ресторане гостиницы "Москва", где я не без удовольствия наблюдал парный конферанс Григория Васильевича и его звездной супруги Любови Петровны Орловой. Казалось, что застольные репризы и скетчи от многократного исполнения доведены до совершенства, и душой их была грациозная и женственная для своего солидного возраста Орлова.

Григорий Васильевич даже на банкет принес стопку карточек и в заключительном тосте цитировал Эйзенштейна, резюмировав:

- Мы сделали, как он хотел!

Только один раз я видел Александрова без стандартно-приветливой улыбки на лице: утверждались титры по озвученному и "восстановленному" "Октябрю".

- Почему вас нет в титрах? - враждебно спросил он, пробежав составленный мною проект заглавных надписей.

Я объяснил, что неловко числиться в режиссерах фильма, поставленного давным-давно Эйзенштейном и Александровым. Да при том, что художественным руководителем будет значиться опять же Григорий Васильевич. Возникнет вопрос: что же делал конкретно я?

- Вы правы, - согласился он и снова улыбался.

Улыбка была у него на лице, когда он отказывал мне в помощи. Встретив в центральном вестибюле студии, он, протянув навстречу руку, обрадовал:

- Видел по телевидению вашу новеллу "Ожидания" - мне понравилось!

И пожал мою ладонь..

- А вот директору студии - не нравится, - решил я воспользоваться случаем и попросить заступничества, но Григорий Васильевич мгновенно понял, куда клоню.

- Ну что ж, у меня с директором по многим вопросам разные мнения! - И быстро вошел в лифт, возносящий к студийному начальству.

Я его боялся

Я его боялся. Слушал его выступления на художественных советах объединения "Телефильм". Наблюдал его нетерпеливые ерзанья в кресле темного просмотрового зала, когда отсматривался рабочий материал очередной заказной поделки. И - боялся. Попасть такому под горячую руку и косящий взгляд? Чтобы избежать с ним встречи на обсуждении сценария фильма, с которым я запустился, и актерских проб, были предприняты особые меры - секретарша объединения получила коробку конфет и за это не должна была дозвониться до Леонида Захаровича Трауберга. Так, по моей мысли, враждебный оппонент нейтрализовался. Но мои старания оказались тщетными. Секретарша конфеты взяла, а Трауберга тем не менее вызвала. Он вошел в зал, где должны были показываться пробы по картине "Про Клаву Иванову" с последующим обсуждением, и плюхнулся, тяжело дыша, на свое насиженное место в первом ряду, которое он облюбовал по причине плохого зрения.

Предчувствие на этот раз не обмануло меня. Трауберг первым взял слово и понес сценарий. Звучало выступление примерно так: "Мы получим фильм об одноклеточных. И режиссера не спасет его умение добиваться от актеров внешней правды. Жизни духа, тезка, у вас на экране не будет. Хотите это делать - делайте. Я вам соболезную".

С этими напутствиями я и вышел на съемки, благодаря провидение, что вообще не закрыли. Но от Трауберга, как от судьбы, не уйдешь. Он вовремя явился на сдачу худсовету уже готовой картины. В составе ареопага объединения было много уважаемых личностей, даже племянник самого Станиславского - С. Алексеев, однако Трауберг вызывал самый большой интерес - еще бы, живая история нашего кино, создатель ФЭКСа, соавтор и сорежиссер легендарной трилогии о Максиме, которую ребята моего поколения с наслаждением смотрели по десятку сеансов. На этот раз он не выступил первым, а дал другим "помыть мне косточки". "Держит меня на крючке, злыдень. Сейчас размажет по стене вместе с моими "одноклеточными героями", - думал я, а не угадал: Леонид Захарович начал с покаяния. "Я не увидел в сценарии того, что увидел мой тезка, картина получилась, - говорил классик. - Марягин сделал заявку на хорошего режиссера при сценариях образного плана". Сказанного хватило, чтобы я пришел в себя и почувствовал прелести режиссерского бытия.

Успешную сдачу мы отмечали в ресторане Дома кино - тут снова возник Трауберг. Он оперся руками о торец нашего стола, склонился над очаровательной монтажницей, сидевшей с краю: "Леня! Я только одному качеству в вас завидую - молодости!" О романах и "новеллах" классика ходили легенды. Леонид Захарович мог во время последних своих постановок надолго оставить съемочную площадку и уйти звонить очередной девочке. Этой слабостью пытались воспользоваться бездарные абитуриенты Высших режиссерских кусов, где он преподавал. Его шантажировали, но безуспешно жена, привыкшая за много лет совместной жизни к чувственным порывам художника, не реагировала на провокации, а руководство кино понимало, что тут перевоспитанием заниматься поздно.