Георгий Марягин - Стратег и зодчий

Дорогой мэтр!

Вы, конечно, негодуете на меня за долгое молчание, но я был на передовых позициях Северного фронта. Я слышал прямые высказывания о том, что пора кончать войну. Армии уже несколько месяцев стоят на одних и тех же позициях. Все призывы Временного правительства готовиться к наступлению встречаются бранью, ненавистью и насмешками.

«Биржевые Ведомости» — эта русская «Матэн» — напечатали выступление военного министра Временного правительства Верховского о том, что армия разложена и воевать не способна.

Сегодня я встретил Вашего старого друга и поклонника Садуля. Он приехал в составе военной миссии. Садуль рассказывает, что всюду, где ему удалось побывать и поговорить с людьми разных сословий, он слышал мечты о мире.

Керенский не способен начать переговоры о мире. Он продолжает витийствовать, защищая войну. Сегодня в «предпарламенте» я слышал речь Керенского. Он призывал все партии поддержать его. Я впервые видел премьер-министра. Все его жесты, его одеяние, его манера говорить — карикатурны. Он не может внушать доверия. Он перепуган. Тем более что в газетах появились заявления большевиков Каменева и Зиновьева о готовящемся восстании. О восстании?! Петроградские улицы заполнены людьми, открыты магазины, рестораны, кафе, город настроен мирно.

Вечером в ресторане гостиницы «Франс», где живут зарубежные журналисты и члены военных миссий, меня познакомили с руководителем американского Красного креста полковником Робинсом. Когда зашла речь о Керенском, он взял рюмку, опрокинул ее и постучал по ножке: «Керенский весь вылит, его нет. Мистер Нокс даже не упомянул его имени на последнем совещании у нас в Красном кресте. Если министр-председатель не достоин упоминания, ему пора уходить. Но Керенский сам не уйдет, пока его не вытолкнут».

Мне приятно писать Вам, дорогой мэтр: все мы немножко самолюбивы. Я пишу Вам специально по-русски для того, чтобы получить единицу за знание языка.

Мой дорогой профессор!

В Петрограде произошел переворот. В течение одной ночи! Вчера мне казалось, что страхи Керенского перед захватом власти большевиками являются страхами обреченного человека. В одну ночь власть перешла к большевикам. Никто из офицеров и корреспондентов, живущих в отеле «Франс», до утра не знал, что город уже в руках большевиков. Ночью они заняли один за другим вокзалы, правительственные учреждения. Они сжали кольцо вокруг Зимнего дворца, где отсиживалось Временное правительство. Утром, выйдя из гостиницы, мы увидели грузовик, с которого сбрасывали прокламации о том, что вся власть в руках Военно-революционного комитета при Петроградском Совете рабочих и солдатских депутатов. Керенский бежал из Зимнего дворца в те часы, когда печаталось это обращение.

Днем на Неве появились военные корабли из Кронштадта.

Зимний дворец стал ловушкой министерских крыс.

Смольный гудел.

Ровный и мощный гул, как шум леса под верховым ветром, походил на органную фугу. Она настраивала каждого, кто входил в старинное здание, овеянное радостью свершений, нарастающих после великой ночи Октябрьского переворота, на торжественный и радостный лад.

Запахи пота и земли властно вошли в Смольный. Их принесли сюда новые люди нового государства.

В коридорах, вестибюлях, на лестничных маршах двигался и шумел народ.

Ленин шел, вслушиваясь в разномастный гомон. Пробиться сквозь сутолоку в коридорах было делом нелегким. Их заполнили вестовые, командиры частей, уполномоченные заводов. Мало кто обращал внимание на крепкого коренастого человека, которого можно было счесть заводским мастером.

Ленин отыскал нужную комнату, приоткрыл дверь и сразу встретился взглядом с Николаем Скрыпником, одним из ветеранов партии. Рядом с ним сидел рабочий-металлист Влас Чубарь, член исполнительного комитета Центрального совета фабзавкома Петрограда. С ними беседовал старый подпольщик Алексей Амосов. За столом у окна вычерчивал что-то в блокноте профсоюзный активист Василий Шмидт.

В комнате собралось немало других знакомых Ленину большевиков.

Рабочий класс Петрограда направил в Смольный на встречу с Лениным своих испытанных вожаков. Вымотанные бессонницей, небритые, с запавшими глазами, они встретили его такими молчаливыми взорами, которые красноречивее оваций.

— Используем маленькую паузу для зачина больших дел, товарищи, — приветствуя собравшихся, произнес Ленин, — развернем наше строительство. Государственный механизм мы ломаем. На первых порах для управления промышленностью и транспортом назначим комиссаров, как мы назначали их в воинские части и на крупные заводы Питера. Комиссары умело вели дела. На днях мне рассказали, как Антонов беседовал с генералом, начальником Обуховского завода. Он предъявил требование Военно-революционного комитета выдать орудия для Красной гвардии и подчеркнул: «Вам все равно придется подписать требование, потому что мы над вами сидим». Кабинет комиссара находился над кабинетом начальника.

Лицо Ленина стало веселым и мягким, в глазах заискрились задорные огоньки. Он подошел к окну, присел на подоконник. Сквозь зыбкий туман мрачнели корпуса ткацких фабрик, дальних заводов, силуэты труб.

— Каждому комиссару нужно понять, — продолжал Ленин, — что теперь хозяева положения — мы, а хозяину положено хорошо считать, хорошо беречь, хорошо расходовать все, чем он владеет.

— Совет фабзавкомов, Владимир Ильич, набросал проект закона о рабочем контроле и регулировании. — Скрыпник достал из папки несколько машинописных копий и роздал участникам совещания.

— Ценный почин, — сказал Ленин. — Вы его обсуждали на совете?

— Весь совет еще не знаком, — ответил Чубарь, — решили посоветоваться с вами.

— Может, что-то лишнее, не учли чего-то? — спросил член совета фабзавкомов Матвей Животов.