Леонид Марягин - Экран наизнанку

В Кремле, среди группы деятелей искусства и литературы, Вождь Народов. Все приглашенные рассаживаются за столы. Сталин, прохаживаясь между сидящими, характеризует работу каждого из них. Этот "каждый" встает при упоминании его имени. Так встал и писатель Авдеенко. Встал и стоял. А его торчащий чуб взмокал и слипался от слов Сталина. "Писатель, - бросает тот презрительно. - Двух слов связать не может!" Память рассказчика избирательна: Столпер помнил, что говорил вождь о его сценаристе, но позабыл деталь своего поведения там, на совещании. Очень важную для понимания его состояния.

Сталин давал Авдеенко выволочку за привезенные с Западной Украины, куда тот отправился в командировку вслед за нашими наступающими войсками, шмотки. Сорежиссеры Столпер и Иванов дружно, под аккомпанемент сталинских слов, стягивали со своих шей галстуки, подаренные сценаристом. Их спасло только то, что Сталин обронил: "Ну, режиссеры все интересно изобразили. Они снимали, что им написали".

Потом, двигаясь по проходу, вождь хвалил Ванду Василевскую. Этот эпизод Столпер запомнил. Н. Асеев, поэт, друг и соратник Маяковского, вставил реплику - первую с начала встречи: "Вот вы сейчас хвалите Василевскую, ее сразу начнут канонизировать, а мне кажется, она не все делает хорошо!" - "Не кажется? - переспросил Сталин, подошел и положил руку на плечо поэта. - Тогда давайте спорить!"

Асеев спорить не стал.

Совещание привело к тому, что любую свою работу Александр Борисович обязательно должен был утверждать в ЦК. Впрочем, это сработало на пользу Столперу. Когда все режиссеры снимали сюжеты для "Боевых киносборников", ему дали снимать полнометражный фильм "Парень из нашего города". Здесь режиссер запамятовал "несущественное" обстоятельство: одноименную пьесу, послужившую основой фильма, написал Симонов, а он пользовался большим расположением вождя.

Намного позже режиссер снова обратился к театральной драматургии того же автора - снял ленту "Четвертый", что не мешало ему не принимать "творения" коллег, эксплуатирующих постановки, успешно прошедшие на театральной сцене. Он презрительно называл режиссера Г. Натансона эксгуматором за то, что тот берет главных исполнителей, уже сыгравших роль на театре. Тот снял Т. Доронину. А ранее Г. Товстоногов поставил спектакль "104 страницы про любовь", где актриса создала своеобразный характер. Меня столперовское прозвище "эксгуматор" миновало, хоть я и был дружен с "пьесной" драматургией. "Главное, патя, поставить самому, а не перенести чужое решение. Вы ставили сами - я таким Борьку Андреева никогда не видал, патя", - отметал Столпер мои кокетливые сомнения... Его режиссерскому перу принадлежит множество картин. Дело не в их количестве. Дело в выживаемости: есть среди картин Александра Борисовича такие, в которых до сих пор бьется пульс жизни, без которых нельзя представить панораму нашего кино. Скажем, "Живые и мертвые", "Солдатами не рождаются" и тот же "Парень из нашего города". Для иных режиссеров, не только его поколения, иметь на счету хотя бы один такой фильм - счастье.

Коллеги - и самые маститые - относились к нему с уважением. Я был свидетелем реплики М. Ромма после просмотра "Девяти дней одного года", когда речь шла о возможных монтажных сокращениях: "Нужно показать Саше - он в этом понимает". Патя разбирался не только в монтажном построении картины. При внешней мешковатости, неуклюжести - речь идет о том возрасте, в котором я его застал, - он блистательно мог сопрягать разные актерские индивидуальности, не прибегая к показам. А. Папанов, Л. Крылова, З. Высоковский, К. Лавров - актеры разных школ, но как ансамблево они существуют в кадре! Как-то я спросил одного из них: "Что делает Столпер? Почему вы так верно живете в обстоятельствах? Какие волшебные слова он говорит?" И получил ответ: "Создается такая атмосфера на площадке, что врать невозможно".

Столпер был человеком, увлеченным жизнью. От преферанса до показа студенческих отрывков во ВГИКе, от ремонта старенькой "Волги" до темпераментных, а потому дикционно невнятных речей на худсоветах - все занимало, интересовало, настраивало действовать. Как закаленный першевой, он выдерживал разнообразные "пластические позы" жизни. Сколько бы проблем на нем ни висело.

Улица Горького у площади Маяковского. У тротуара серая от пыли "Волга". На переднем сиденье лежит, откинув голову на подголовник, Александр Борисович, глаза закрыты, рука безжизненно свешивается из окошка машины. Прохожу мимо по своим делам. Возвращаюсь через полчаса. Столпер в той же позе. Думаю: "Не случилось ли с ним чего?" Останавливаюсь, трогаю руку - теплая, обращаюсь: "Чем-нибудь помочь?" Открывает глаза, щурится, узнавая: "Нет, все в прядке, просто, патя, ехал с "Мосфильма" во ВГИК очень устал, решил отдохнуть по дороге".

В период простоя между фильмами, во время мучительных поисков нового материала Патя с удовольствием переключался на работу со студентами и ребячливо радовался их успехам. Если его курс хорошо показался на экзамене, говорил: "Жалко, вы не видали, Леня! Будем еще показывать на днях позвоню. Приезжайте!" И звонил, не забывал, несмотря на известную уже по рассказу о совещании у Сталина забывчивость. Как не забывал каждодневно говорить своим студентам: "Обязательно посмотрите "Гражданку Никанорову". Когда те напоминали, что он вчера уже говорил это, настаивал: "Все равно посмотрите!"

Когда Александр Борисович испытывал материальные затруднения, а это в последние годы случалось с ним частенько, вспоминал золотые времена авторства в "Путевке в жизнь": "Прихожу в кинотеатр, смотрю, патя, ого! Зрителей - полно! Уже десятка у меня в кармане!"

Что в данной реплике было главным для него, не знаю, не думаю, что только десятка!

Неизвестный Утесов

Для людей моего поколения Утесов был не просто исполнителем лирических и комических песен, он был, если хотите, эталоном искренности в песенной эстраде второй половины сороковых и начала пятидесятых годов. Его песенные картины резко диссонировали со слащавой лирикой, потоком лившейся из репродукторов и многократно повторенной с эстрадных подмостков.

"С душой поет!" - кратко рецензировали его искусство мои друзья из орехово-зуевских казарм и передавали друг другу пластинки с утесовскими "Окраиной", "Прогулкой", "Дорогой на Берлин".

Вот тогда-то я и начал собирать пластинки с его записями. Увлечение продлилось на десятилетия, и однажды мои друзья из Новосибирска, зная эту мою слабость, передали мне редкую пластинку Ленинградской опытной фабрики, на одной стороне которой была "Теритомба" в исполнении С. Лемешева, а на другой - "Скажите, девушки" в исполнении Утесова. Соседство, рискованное для последнего. Но испытание Утесов выдержал - его личная трактовка известной неаполитанской песни снимала несовершенство вокала.