Мартин Уэйтс - Худшее из зол

К горлу подкатывала тошнота.

Он сидел у окна, глядя на мелькающие за стеклом картинки. Кирпичные постройки, бетонные коробки сменились природным ландшафтом, вскоре и вовсе опустилась темнота, и Джамал видел в окне только собственное отражение. Он отвернулся. Напротив сидел делового вида дядечка в строгом костюме. Волосы уже поредели, зато появлялось брюшко. Он был поглощен изучением каких-то бумаг, беспрерывно звонил по мобильному и вообще имел вид человека, который мнит себя центром вселенной. Время от времени он посматривал на Джамала — сначала украдкой, потом взгляды стали настойчивее и красноречивее. Джамал прекрасно понял их значение. Он ведь зарабатывал себе на жизнь тем, что научился их различать.

Джамал решил не обращать внимания на Костюм и начал размышлять о том, что с ним произошло за последние несколько часов.

Ничто не предвещало такого поворота событий.

Он дежурил на своем обычном месте на Крестфилд-стрит и внутренне готовился к самой напряженной части рабочего дня — часу пик. Все шло отлично: час назад в «Короле бургеров» удалось приобрести немного дури, там же он услыхал о сегодняшней ночной дискотеке рейверов, к тому же дорогущие кроссовки-найки по-прежнему — уже не первый день! — оставались такими же белыми, будто только из коробки.

К нему направлялся первый сегодняшний клиент. Средних лет хорошо одетый господин с таким красным лицом, что казалось, его вот-вот хватит удар. Он шел медленно, воровато оглядываясь и с каждым несмелым шагом пытаясь набраться храбрости. Новенький — не из постоянных клиентов. Джамал знал, как с такими себя вести: осторожно, как с птичкой, которую надо сначала поймать, а потом съесть. Сначала заслужить доверие, а потом сцапать.

Джамал улыбнулся новичку, ободряюще подмигнул. Дядька еще больше вспотел. Когда наконец он неверной походкой подошел ближе, Джамал увидел изрытое оспинами лицо — бедолагу, видно, никто не любит, не жалеет, а может, и не целовали ни разу. Он изобразил радостную улыбку, таким образом поощряя дядьку сделать первый шаг.

— Скажи, ты… это… — Новоявленный педофил шумно сглотнул, покашлял. Джамал дождался конца вопроса: —…работаешь?

Конечно, работает. Он ввел рябого в курс дела: деньги вперед наличными, оплата номера в гостинице за счет клиента. Тот отчаянно закивал, готовый на все.

Джамал направился в гостиницу с гордым названием «Дольче Вита» — рядом, на Биркенхед-стрит, клиент в предвкушении удовольствия теперь уже бодро шагал сзади. На входе он кивнул старому толстому греку за потрескавшейся стеклянной перегородкой. То, что грек называл холлом, на самом деле представляло собой застеленный старым потрепанным ковром коридор с разукрашенными безобразными коричневыми пятнами и грязными разводами стенами и потолком — здесь всегда стояла жуткая вонь.

Краснорожий трясущимися руками вытащил деньги, заплатил за комнату и последовал за Джамалом на второй этаж. В номере Джамал тут же потребовал плату. Клиент отдал деньги. Он сунул их в карман, начал расстегивать джинсы, а тот задал вопрос, к которому Джамал был готов всегда:

— С… сколько тебе лет?

Первые пару раз, услышав подобный вопрос, Джамал говорил правду. Но они не всегда хотели ее слышать. Поэтому он начал спрашивать, сколько лет они бы ему дали. В конце концов он настолько к нему привык, что почти наверняка знал, что кому отвечать.

— Двенадцать, — сказал он, на этот раз скостив себе два с половиной года.

Кажется, снова в точку. Глаза педофила подернулись мечтательной дымкой, он заулыбался и начал поспешно расстегивать брюки.

Через некоторое время, моясь над раковиной, Джамал услыхал позади мягкие вкрадчивые шаги и резко обернулся. Красномордый стоял сзади — слава богу, жирное тело теперь скрывала одежда.

— Господи! Как же ты меня напугал!

— Прости… — Он не отрываясь ощупывал взглядом грудь и плечи Джамала. — Какой же ты симпатичный…

— Да уж, — эхом отозвался Джамал, отворачиваясь, — я такой…

Педофил будто прирос к полу.

— Слушай, можно я… можно тебя снова увидеть?

Джамал улыбнулся. Да уж, у этого чудака то одна крайность, то другая.

— Конечно. На том же месте в тот же час. Я там каждый день.

— Нет, — занервничал тот, — я хотел сказать… могу я… можно мне посмотреть на тебя…

Джамал увидел в зеркале, как он протянул руку и дотронулся до его щеки. Не в силах сдержать отвращение, он шлепнул прилипалу по руке:

— Не прикасайся ко мне, ты!

Педофил отпрянул, как от пощечины.

Джамал не выносил, когда они подходили к нему чересчур близко. Он еще как-то мирился с тем, что до него дотрагивались, когда он работал, но даже в эти минуты старался сократить прикосновения до минимума. Он вообще терпеть не мог, когда его трогали. Кто бы то ни было. И лелеял тайную мечту разбогатеть так, чтобы больше никто из этих никогда к нему не прикоснулся.

— Давай не будем выходить за рамки деловых отношений, — сказал он, подавляя желание высказать краснорожему все, что о нем думает. — А теперь уходи, если не хочешь, чтобы с тебя содрали за номер еще за час.

Педофил поспешно ретировался.

Джамал посмотрел в зеркало, поправил волосы, чтобы не торчали в разные стороны. Вот теперь отлично.

Он таким образом зарабатывал себе на жизнь уже больше года. С тех пор как в один прекрасный день мать вошла с шестилетним Джамалом в Центр социальной помощи малоимущим в рабочем районе Тоттнем, а оттуда вышла без него, он сменил не один приют и детский дом.

Отца он ни разу в жизни не видел, но знал, что темным цветом кожи обязан ему. Он представлял его вождем африканского племени, который с цветом кожи передал ему благородную кровь воина. Однажды он сказал об этом матери — она промолчала. Она вообще ни разу не говорила с ним об отце.

Он еще раз пригладил перед зеркалом волосы, с любовью оглядел свое недавнее приобретение — кожаную куртку фирмы «Авирекс» за триста фунтов — всю в драконах и надписях. Последний взгляд на собственное отражение — нет, от того насмерть перепуганного сопливого шестилетки не осталось и следа. Значит, можно продолжать работать.

Он закрыл за собой дверь и пошел по коридору к лестнице, мимоходом дергая ручки других номеров. Он всегда так делал. Иногда везло: в пределах досягаемости на комоде оказывались то часы, то украшения, то кошелек, набитый деньгами и кредитными картами. Владельцы при этом были слишком поглощены делом, чтобы замечать, что происходит с их вещами. Если же кто-то вдруг заставал его за этим занятием, он загораживал собой то, что собирался прикарманить, и говорил, что этот номер забронирован и не будут ли они так любезны перебраться в другой.

Никаких особых усилий он не тратил, и вскоре это вошло в привычку.