Барбара Гордон - Польский детектив

— Я его не знал. Но нам хотелось бы узнать о нем как можно больше.

— Столько лет спустя? — удивилась женщина. — Это скорее могло бы заинтересовать историков…

— Историков? — поморщился поручик. — Историкам принадлежит прошлое, судьбами живых занимаемся мы. Еще две недели назад пан Анджей Кожух…

— Анджей?! Он жив? Где он? — она вся озарилась внутренним светом. — Где же он? Где? Анджей…

— В Познани, он жил там с 1947 года. — Левандовский уже понял, что его опять постигла неудача.

— Он жив — и не попытался разыскать меня? Это невозможно!

Без лишних слов он положил перед ней паспорт Анджея Кожуха, выданный в Познани в 1953 году.

Она взглянула. Прочла имя и фамилию. И, успокоившись, подняла глаза на гостя:

— Конечно, это недоразумение. Этот человек даже отдаленно не напоминает Анджея.

— А этот? — Левандовский протянул ей „кеннкарте“ — документ, выданный в 1942 году жителю Остланда Анджею Кожуху 1915 года рождения.

Она взяла „кеннкарте“ в руки. Внимательно присмотрелась к оккупационному документу.

— У нас у всех были такие „кеннкарте“. Возможно, что это „кеннкарте“ Анджея. Все совпадает, даже адрес. Он приехал из Львова летом сорок первого. Мы очень дружили. Он был старше меня. Мы вместе участвовали в Сопротивлении. Анджея арестовали в 1943 году, гестаповцы увезли его в Станиславскую, там он сидел в тюрьме и там его убили. А это, — она постучала пальцем по фотографиям на обоих документах, — вовсе не Анджей! Это совсем другой человек.

— Вы в этом вполне уверены?

— В том, что Анджея убили? Сколько я ночей тогда проплакала! Мне было восемнадцать лет. Я не верила в его смерть. Я сходила с ума. Это не Анджей. Посмотрите! — она открыла ящик письменного стола, вынула папку, среди множества писем и фотоснимков отыскала карточку. Молодой человек в расстегнутой рубашке сидел в лесу на пеньке, стоящая сзади девушка держалась сзади за его плечи. Левандовский узнал в ней свою собеседницу.

— Вот Анджей незадолго до ареста.

Достаточно было одного взгляда: убитый в гостинице „Сьвит“ муж познаньской портнихи, служащий машиностроительного завода, не был Анджеем Кожухом из города Б. на реке Скрипе.

— Простите, что я отнимаю у вас время, — начал Левандовский, представляясь адвокату. И, поскольку говорил с юристом, сразу перешел к сути дела: — Вы знакомы с пани Фигур?

— Фигур? Женой врача?

— В студенческие годы Ева Жвано…

— Вот именно, в студенческие годы мы были знакомы. Впрочем, вряд ли это можно назвать знакомством. Я разговаривал с ней один единственный раз. Мы встретились здесь, во Вроцлаве.

— А сами вы из Станиславува?

— Да. Я там учился.

— И там сидели в гестапо?

— Совершенно верно. Кстати сказать, панна Жвано расспрашивала меня…

— Потому-то я к вам и пришел! Она расспрашивала вас…

— Об Анджее Кожухе. Мы сидели с ним в одной камере. Его расстреляли.

— Вы помните его? — поручик разложил на столе пять фотографий разных мужчин. — Который из них?

Адвокат всмотрелся в снимки и указал на лицо, переснятое с карточки, которую на время предоставила в распоряжение милиции пани Фигур.

— Вы хорошо его знали?

— Мы с вами, поручик, отдаем себе отчет в том, что в тюремной камере люди не сходятся по-настоящему. А уж тем более в гестапо. Я знал его просто как товарища по несчастью.

— Что же с ним случилось?

— С допроса его принесли к нам в камеру избитого до такой степени, что на нем живого места не оставалось. Это был настоящий герой. В сентябре 1943 года его вынесли из камеры, потому что после пыток он еле двигался. И больше он к нам не вернулся. Мы только слышали, как отъезжала машина. На следующий день заключенные, работавшие в канцелярии, сказали, что его и еще человек пятнадцать, взятых по разным делам, расстреляли в пригородном лесу.

— А с этим человеком вам не приходилось встречаться? — Левандовский указал на соседний снимок — снимок Анджея Кожуха с „кеннкарте“.

— Нет, — адвокат пожал плечами. — Никогда в жизни.

— Ну, а вот этого вы когда-нибудь видели? — поручик вытащил еще одну фотографию — убитого без парика, с лысой головой.

— Это одно и то же лицо, — заметил юрист с профессиональной наблюдательностью. — Но я его впервые вижу. К сожалению, ничем не могу вам помочь.

Объявление о розыске разослали работникам органов госбезопасности и охраны общественного порядка, следственных органов. Главное место в нем занимали четыре фотографии: одно и то же лицо в анфас и профиль, с волосами и без волос. Две последние пришлось реконструировать, поскольку посмертного снимка рассылать не следовало, а никакой фотографии убитого без волос у него на квартире, разумеется, не нашли. Предполагалось расспрашивать население, особенно репатриантов из Восточной Галиции, не припомнят ли они такого человека.

А в северном портовом городе напрасно ожидали вестей. В жаркий летний день еще раз собрался штаб следствия, на который прибыл из Варшавы офицер Главного управления.

— Собственно, мы этого ожидали, — майор Кедровский раскачивался в кресле, — с тех пор, как установили несоответствие папиллярных линий в документах и два вида клея в „кеннкарте“. Однако… Во время оккупации „кеннкарте“ подделывали многие, но один принцип соблюдался неукоснительно: и в фальшивом удостоверении фотокарточка и отпечатки пальцев должны принадлежать тому, кто его предъявляет. Ведь это было проще всего проверить в случае провала или просто облавы. Следовательно, наш Икс, Игрек или Зет не пользовался этим документом во время оккупации. Он обзавелся им потом, может быть, в последние дни оккупации, так как по тем или иным соображениям хотел или был вынужден скрыть свою настоящую фамилию.

— И настоящую внешность. Парик!

— Да, и внешность тоже. На фотокарточке в „кеннкарте“ мы видим его уже в парике. Значит, он успел заблаговременно сняться в парике.

— Может, он и прежде носил парик?

— Вполне возможно.

— А как он раздобыл „кеннкарте“ человека, расстрелянного в 1943 году в Станиславуве?

— Знай это, мы знали бы все. Надо рассуждать логически. Удостоверение личности казненного, видимо, находилось в архиве гестапо в Станиславуве. И тут возможно несколько вариантов. Либо это…

— Гестаповец! — торжествующе закричал Левандовский.

— Либо человек, укравший документ при эвакуации гестапо.

— Не исключено, что удостоверение доехало до Германии и вернулось к нам с Запада вместе с этим человеком, — эта версия еще больше устраивала поручика.

— Нет, — возразил Кедровский. — Если бы его заслали сюда в 1947 году, все бумаги были бы у него в идеальном порядке. Специалисты не сделают таких промахов с отпечатками пальцев, не говоря уже о подписи, и не оставляют на документе двух слоев клея.