Барбара Гордон - Польский детектив

В голосе Божены звенели нотки триумфа. Она вела себя как ребенок, который назло маме хочет отморозить пальчик:

— Знаешь, как? На этот наш роскошный «семейный вечер» я пригласила Протов, Михала и Мариолу. И Нечулло вместе с его новой симпатией, Лилианой. Славек хотел представления, так он его получит.

«Да, — подумал я, — дешевая театральность Барса ужасно раздражает. Что за кошмар — каждый день иметь дело с этим человеком».

— А я? — спросил я тоном искренне преданного делу заговорщика. — Я-то зачем? Что за роль у меня в этом спектакле?

Божена, не стесняясь, открыла мне карты:

— Ты и Фирко затем, чтобы меня не упрекнули в преднамеренной вредности. Вы — люди нейтральные. Так что приглашены наши друзья и коллеги. Ну и в случае чего ты будешь укрощать Иоланту. Она тебя боится…

Я пришел к выводу, что представление действительно будет первоклассным. Да и нехорошо было бы подвести Божену и уклониться от приглашения. Она ловко принудила меня исполнить мою роль в этом спектакле, открыв закулисные тайны всей аферы. Так что я уже не выкручусь — впрочем, вполне возможно, что участие в этом деле пойдет мне на пользу.

— Есть идея, — подсказал я Божене. — Знаешь что, пригласи еще и Дудко. Я был бы рад провести с ним публичную дискуссию на тему о теории кинематографа…

Я не сомневался, что Божене известен план Барса сместить меня с должности главного редактора и посадить на это место Дудко. Она захихикала:

— Ага. Ты хочешь выставить его дураком. Понимаю…

Так мы с Боженой Норской обсудили «маленький прелестный семейный вечер» на вилле Барсов в Джежмоли по случаю пятой годовщины их свадьбы и полученной на фестивале в Цитроне награды. Я заранее предвидел, что это не будет обычный нудный прием и коротких замыканий не избежать. Но, честное слово, это не наша вина — не моя и не Божены Норской, — что дело приняло столь серьезный оборот и дошло до трагедии.

Сейчас мне трудно с точностью до минуты определить, когда кто приехал в Джежмоль пятого сентября. Но я не ошибусь, если скажу, что мы все появились почти одновременно, между пятью и четвертью шестого. Никто не опоздал больше, чем на полагающуюся «академическую четверть часа». Итак, в пятнадцать минут шестого мы все были в сборе и уселись на лужайке у террасы, за знаменитым крестьянским столом, на знаменитых крестьянских лавках Барса. Мы говорили между собой, что это «мебель царя Гороха». Ей-богу, гораздо удобнее было бы развалиться в садовых креслах и шезлонгах, но это было бы «не в стиле». Насколько я помню, я и Фирко приехали на моем «альфа-ромео» в пять минут шестого. Дудко уже был. Значит, он приехал первым. После нас прибыли Проты на своей «сирене». Нечулло приплелся последним — он шел пешком вместе со своей новой пассией, художницей Лилианой Рунич. Экая глупость — ездить в Джежмоль на поезде! Говорят, ему пришлось продать свой старый «фиат» — ходит и жалуется, что Лилиана его разоряет. Я-то в это не верю, он всегда любил пожить за чужой счет. Скорее уж ей приходится раскошеливаться, тем более что свою карьеру она потихоньку делает. Ей то и дело перепадают разные приработки — то костюмы, то декорации, в кино, в театре. Скажем прямо: Густав — страшный скряга. Ему жаль денег на бензин, а среди нас всегда найдется кто-нибудь, кто подвезет его.

Меня так и подмывало устроить маленький бунт и продемонстрировать свою независимость. Я принес из машины английский клетчатый плед и расстелил его на траве.

— Иди сюда, Лилианка, — помахал я рукой приятельнице Густава, — здесь нам будет гораздо удобнее. «На постели трав душистых…» Пикник так пикник. Обожаю лоно природы.

Все изобразили страшное возмущение, а я притворился, что мне на это плевать. Лилиана мне нравилась, я бы с удовольствием отбил ее у Густава. Классическая представительница молодого поколения. Стройная, высокая, с сильными, красивыми ногами, невероятно длинными. Прямые, небрежно распущенные каштановые волосы, хорошенькое личико с курносым носиком. Рот великоват, но мне по вкусу, и хорошо, что она не красит губы. Зато вокруг глаз — такой Лувр, что даже и разобрать трудно, какого они цвета. Кажется, орехового. Интересно, сколько времени она тратит вечером на то, чтобы смыть все эти художества? Взгляд у Лилианы прямой и холодный. Видно, что она последовательна в своих поступках, умеет идти к цели самой короткой дорогой и лишена всяких предрассудков. Может быть, она даже слишком цинична для нашего маленького мирка.

Она охотно уселась рядом со мной, позванивая огромными серьгами и бесчисленными цепочками, висящими на шее и запястьях. Густав поглядел на нас, скорчил презрительную мину и процедил сквозь зубы, обращаясь ко мне:

— Я бы на твоем месте не сидел бы вечерами в это время года на голой земле. В твоем возрасте и с твоим ревматизмом…

Я не люблю, когда мне напоминают про мой ревматизм. Но на этот раз я лишь улыбнулся — вредное замечание Густава лишь свидетельствовало о том, что он бесится от ревности, это-то меня и развеселило. Да и что от того, что он моложе меня? Он может дожить до ста лет, и не только не станет Феллини, но и не вскарабкается даже до половины той высоты успеха, которого достиг я. И я сказал Лилиане, сделав вид, что не слышал его слов:

— Не слишком ли долго ты растрачиваешь свой талант и красоту рядом с нашим милым Густавом? Ты слишком редко меняешь поклонников. Пожалуй, скажут, что ты не пользуешься успехом. Предлагаю тебе мое покровительство. По-моему, теория о конфликте поколений абсолютно неверна. Я, например, всегда нахожу общий язык с молодыми девушками.

Она кокетливо засмеялась и отбросила прядь волос, упавшую на лицо, словно раздвинула занавес, чтобы я мог заглянуть в ее глаза. Она смотрела на меня холодно и вызывающе. Видимо, старательно взвешивала все «за» и «против» — стоит ли ей менять Густава на меня и что она от этого получит. Но я не люблю скороспелых побед. Вся прелесть не в достижении успеха, а в долгих прелюдиях, в атаках и отступлениях. Я сделал вид, что мое предложение было лишь светской шуткой и переменил тему:

— А где же наш милый хозяин?

Я задал это вопрос Боже не, которая как раз старательно отрепетированным движением наполняла хрустальные чаши жидкостью неопределенного цвета. Барс еще не появился. Не было и «гвоздя программы» — Иоланты Кордес, но еще не представилась удобная минута, чтобы спросить у Божены, где же эта нежеланная гостья.

У меня в голове даже мелькнуло, что, пожалуй, все, что наговорила мне по телефону Божена, — ложь. Просто она перехитрила нас. Пригласила на сегодняшний вечер, чтобы потом вычеркнуть из списка гостей настоящего, большого приема, передвинутого на другое время. Наш «Вихрь» разваливается, об этом все уже знают. Барсы ищут на кого бы свалить вину, кого выбросить за борт, как балласт. Если нас — тех, кто сейчас здесь сидит — не будет на главном приеме, тут же пойдут слухи: «Конечно, что мог сделать Барс в таком объединении? Он выгнал их всех, а теперь наконец покажет, на что он способен. Он решительно порвал со всей этой бандой посредственностей».