Джон Гарднер - Месть Мориарти

— Готова, — с легкой, как могло показаться, досадой ответила Сэлли Ходжес и повернулась к высокому зеркалу, украшавшему стену спальни. — Эти французские панталоны, они щекочут твое воображение, Джеймс?

— Они, как глазурь на готовом уже торте, никогда не бывают лишними. Расскажи, насколько она готова.

— Я сделала все, что могла. — Сэл подошла к кровати, на которой лежал Мориарти. — Судя по вопросам, тебя ждет путешествие в Рим.

Он молча кивнул.

— Пасха — самая подходящая пора.

— Девочка прошла хорошую школу, Джеймс. Главное, чтобы ты не научил ее лишнему, пока будешь с ней.

— Разве я не буду ее отцом?

— Тогда сомнений нет — все закончится инцестом.

— Карлотта — всего лишь наживка. Кстати, пора предпринять и еще кое-какие шаги. Говоришь, Кроу на крючке?

— По словам Харриет, он клянется, что жить без нее не может.

— Отлично. Похоже, им в полной мере овладело то безумие, которое часто находит на мужчин в его годы.

— Каков твой план?

— Когда человек обретает привычку к чему-то, а обстоятельства чинят ему препятствия, человек этот нередко вступает на путь саморазрушения. Я не раз был тому свидетелем. Кроу сам определил свою судьбу. Он посеял семена и теперь пришло время собирать урожай. Свяжись с Харриет. Пусть уходит оттуда. Тихо, незаметно, без объяснений. Сегодня она есть — завтра ее нет. Большего от нас не требуется — дальше все сделает человеческая природа.

— А ты отбываешь в Италию?

— С двумя масками и рубиновым ожерельем, что столь мило смотрелось на шейке леди Скоби, а теперь украсит нашу очаровательную мисс Карлотту.

Неожиданный уход Харриет поверг Кроу в отчаяние. Еще утром, когда он уходил на работу, в Скотланд-Ярд, она была дома — как всегда, улыбчивая, приветливая, милая. Она даже подала ему секретный знак, знак их прекрасной, пусть и запретной, связи. А вечером, когда он вернулся, уставший от тяжелого разговора с комиссаром, дома ее уже не было.

Новость сообщила Сильвия, в своей обычной многословной манере:

— Ничего. Только записка на кухонном столе. Такая короткая записка. «Я ухожу». И подпись — «X. Барнс». Я даже и не знала, что она — Барнс. Эта прислуга… Они не знают своего места… — И дальше, и больше все в том же духе. В какой-то момент показалось, что еще немного — и у него лопнет голова.

Ему она не оставила ничего. Никакой записки. Никакого намека на то, что было. Ничего. После обеда, наспех приготовленного Сильвией и получившегося почти несъедобным, Кроу остался в гостиной — слушать излияния и жалобы супруги и все глубже погружаться в пучину уныния и тоски.

Ночь не принесла облегчения — в воображении одна за другой возникали страшные картины того, что могло случиться. Мысли снова и снова устремлялись к ней. Ни о чем другом он не мог и думать. В результате, когда на следующий день комиссар вызвал его к себе — во второй раз за двое суток, — инспектор испытал немалые затруднения, пытаясь представить внятный отчет о принятых в свете последних событий мерах.

Комиссар остался недоволен и не стал этого скрывать.

— У нас три ограбления, в расследовании которых вы не продвинулись ни на шаг, — раздраженно-язвительно напомнил он. — Я уж не говорю о нелицеприятном происшествии в Эдмонтоне и убийстве Тома Болтона. И вот теперь, вдобавок к прочему, это дело Морнингдейла.

— Морнингдейла… — медленно, словно слышал имя впервые, повторил Кроу.

— Дорогой мой, мне нужны объяснения, а не жалкий лепет. Последние недели с вами творится что-то непонятное. Похоже, ваши мысли витают где-то далеко. Знай я вас хуже, заподозрил бы семейные неурядицы. Или, того хуже, что вы спутались с какой-то женщиной. — Последнее слово прозвучало в его устах так, словно он помянул ядовитую змею.

Кроу прикусил губу и с усилием сглотнул.

— Итак, дело Морнингдейла. Вы лично разослали памятку с именем и описанием этого человека по лучшим лондонским отелям. Вы просили известить вас о появлении этого человека. Вчера вы говорили, что это имеет какое-то отношение к профессору Мориарти. Но ни объяснений, ни подробностей я от вас не услышал.

— Я…

— Даже ваш сержант не знал, кто такой Морнингдейл и для чего он вам понадобился. И вот итог. Вчера, когда управляющий доложил о его присутствии, здесь не оказалось ни одного человека, кто знал бы, что нужно делать, а вас было не найти. В отделе расследований так не работают. В полиции так не работают. А теперь расскажите мне о Морнингдейле.

Кроу изложил историю своей переписки с Шансоном, поведал о подозрениях, поделился мыслями относительно странных вещей, творящихся вокруг отеля «Гросвенор» и в нем самом. Получилось не очень связанно и не очень убедительно. Он и сам это понял, когда закончил.

— Предположения, Кроу, — рявкнул комиссар. — Домыслы и не более того. Бессмыслица. Вы ищете человека по фамилии Морнингдейл, потому что некий бывший сообщник Мориарти якобы разговаривал с ним в Париже. Он прибывает в «Гросвенор». Там же появляются люди, выдающие себя за детективов. И туда же приходят трое французов. Управляющий пытается связаться с вами и не может. Вы не оставили никаких указаний, где вас искать и как с вами связаться. В отеле что-то происходит — ссора ли, стычка ли. Двое так называемых детективов преследуют одного из французов за пределами отеля. Морнингдейл оплачивает счета и уходит. Управляющий снова пытается найти вас. Дело доходит до того, что к вам домой посылают нашего сотрудника, и ваша хозяйка, оказывается, полагает, что вы на дежурстве. В конце концов вы все же появляетесь в «Гросвеноре», но слишком поздно — птички улетели. Вы не даете никаких объяснений того, что, по вашему мнению, могло произойти, и у нас нет ни малейших оснований подозревать, что кто-то вообще преступил закон. С некоторой натяжкой можно говорить о непристойном поведении на общественном транспорте, которое можно квалифицировать как мисдиминор. [49]Но такое случается ежедневно, и с подобного рода вещами обычно разбирается на месте констебль. Или, может быть, вы не знаете, что такими опасными штучками, как игра в зайца и собак с прыжками с омнибуса на омнибус, развлекается наша незрелая молодежь? Может быть, инспектор, вам следует надеть форму и отправиться на улицу, чтобы получше узнать, с какими трудностями ежедневно сталкивается наша полиция?

Это была уже прямая угроза. А для человека амбициозного, каким был инспектор, такая судьба хуже смерти.

Но и сознавая это, Кроу ничего не мог поделать с собой, стряхнуть тягостную летаргию и ощущение одиночества, особенно острого по ночам, когда им овладевали ненасытные желания. Да и в часы бодрствования каждая мысль — о чем бы он ни думал — неизменно вела к Харриет. Где она? Почему ушла? Не стал ли он сам причиной некоей беды? Шли недели, а работа валилась из рук, и жизнь, казалось, катилась под уклон. Он не мог сосредоточиться, утратил способность оценивать самые простые улики и с трудом принимал решения. Его распоряжения становились все более невнятными и даже невразумительными; в двух случаях он взял неверный след, а однажды приказал произвести арест настолько необоснованный, что задержанного пришлось тут же отпустить с соответствующими извинениями со стороны всех вовлеченных в это дело лиц. Более всего Кроу страдал от невозможности поделиться с кем-либо своими проблемами. В предпасхальную неделю всем, включая самого инспектора, стало ясно, что топор уже занесен и вот-вот упадет, что комиссар обрушит на него весь свой гнев. И все равно, даже сознавая нависшую опасность, он не мог не думать о Харриет — страдать, мучиться, терзаться, не спать из-за нее ночами. Последним актом отчаяния стала записка Холмсу с просьбой о встрече — в приватной обстановке, как было заведено у них с весны 1894 года.