Джон Гарднер - Месть Мориарти

— Зато я знаю. — Кроу стал спиной к жаркому камину.

— Энгус, немедленно отойди, — пролаяла Сильвия. — Ты загораживаешь от меня тепло.

— Не отойду. И раз уж речь зашла о тепле, то подумайте, мадам, какого тепла вы лишили меня.

— Энгус…

— Да, Сильвия. Мы были совершенно счастливы, когда я был твоим жильцом, и ты готовила, убирала и согревала меня. Теперь, когда мы поженились, в доме суматоха, жеманство, непонятные игры и всего этого три полных короба. Лично я от этого устал.

Сильвия Кроу открыла рот, дабы заявить протест.

— Молчи, женщина! — рявкнул Кроу тоном бывалого сержанта.

— Я не потерплю, чтобы со мной так разговаривали в моем доме! — вспыхнула она.

— В нашем доме, миссис Кроу. В нашем доме. Потому что твое — это мое, а мое — это твое. Более того, я здесь хозяин. А теперь слушай меня внимательно. Твои фокусы довели до того, что сегодня я был у врача на Харли-стрит.

— На Харли-стрит? — прошептала Сильвия, мигом утратив весь свой пыл.

— Да, мэм, на Харли-стрит. И доктор сказал, что, во-первых, я должен взять отпуск и, во-вторых, что если ты и дальше будешь лишать меня радостей и удовольствий устроенной домашней жизни, то доведешь мужа до смертного одра.

— Но я же дала тебе все, Энгус, — с заметным беспокойством попыталась возразить Сильвия. — И налаженный быт, и уют…

— Я видел здесь только притворство и пустую суету. Служанок, которые не могли ни мясо поджарить, ни капусту потушить. Эти званые обеды, эти музыкальные вечера, эти… Ты вела себя, как какая-нибудь герцогиня. Все, Сильвия, хватит. Больше я этого не допущу. Сейчас я оправляюсь в постель и желаю получить что-нибудь вкусненькое в твоем исполнении. Потом, когда поем, можешь подняться и обслужить меня, как и положено супруге.

С этими словами, еще не ведая, за кем осталось поле брани, Кроу промаршировал из гостиной и поднялся в спальню, оставив растерянную, раскрасневшуюся и безмолвную Сильную за закрытой дверью.

В скором поезде Рим — Париж Санционаре занял спальное купе первого класса. Бенно разместился в соседнем вагоне. Паровоз тронулся, состав понемногу набирал скорость, и Санционаре, глядя на пробегающие за окном пригороды, постепенно расслабился. Перед ланчем в вагоне-ресторане он позволит себе вздремнуть, а во второй половине дня — возможно, выпив чуть больше обычного — поспать несколько часов. К обеду нужно будет приготовиться тщательно. Может быть, в поезде найдется симпатичная одинокая женщина, и тогда свободное от Аделы время удастся провести не без приятности.

Атмосфера в вагоне-ресторане, куда Санционаре заявился в полдень, царила приятная, пусть и не совсем интимная. Официанты оказались ловкими и расторопными, еда отличной. Первая часть путешествия проходила хорошо.

Чего он не знал, так это того, что в соседнем вагоне два спальных купе были зарезервированы на Джошуа и Карлотту Смит.

Пара эта села на поезд рано и с момента отправления носа не высовывала из своего купе. Более того, они намеревались оставаться там до вечера, поскольку, по расчетам Мориарти, самого сильного эффекта можно было достичь вечером, появившись внезапно к обеду. Лучшего момента для демонстрации украшения леди Скоби не найти, и итальянец — в этом Мориарти, считавший себя знатоком человеческой природы, не сомневался — сам, по собственной воле устремится в сплетенную для него паутину.

Поезд ушел далеко от Вечного города, когда Мориарти послал за кондуктором и договорился с ним о некоторых деталях вечернего представления. Остаток дня он провел в добром расположении духа, поскольку из всех его интриг именно эта содержала элемент фарса, порадовавшего бы и величайших мастеров сего жанра театрального искусства.

Карлотта либо спала, либо лениво листала газеты и журналы, которыми Мориарти запасся для борьбы со скукой.

Поздно вечером, согласно расписанию, они прибывали в Милан, где вагоны прицепляли к французскому поезду, курсировавшему между этим славным городом и Парижем. Обеденное меню, таким образом, состояло исключительно из итальянских блюд, дабы пассажиры могли в последний раз почувствовать вкус этой страны, прежде чем отдаться во власть экстравагантной французской кухни. В вагоне-ресторане к обеду готовились с той же торжественностью и серьезностью, что и к религиозному пиршеству — лампы зажгли пораньше, столики застелили хрустящими белоснежными скатертями, приборы отполировали до блеска. Все это сияющее великолепие, как небо от земли, отличалось от весьма скромной обстановки второго класса, не говоря уже о третьем, где пассажиры путешествовали в стесненных, поистине спартанских условиях.

В коридорах первого класса сигнал к обеду прозвучал около семи часов, и Санционаре — безупречно одетый, с напомаженными волосами и замаскированными косметической пудрой ямочками щек — занял свое место через пару минут после сигнала.

Когда в вагон-ресторан вошли Смиты он как раз принимал судьбоносное решение: заказать ли закуску или один из четырех указанных в меню супов, а может быть, попробовать Melone alia Roma, а потом взять Anguilla in Tiella ai Piselli и Polio in Padella con Peperoni. [57]Предавшись размышлениям, Луиджи Санционаре скорее ощутил, чем узрел, явление долгожданной пары.

Подняв голову, он стал свидетелем редкого феномена: казалось, некая невидимая, но могущественная сила остановила вдруг всю суету вокруг. Официанты, спешившие исполнить заказы, замерли наподобие восковых фигур; дамы, занятые неторопливыми разговорами, застыли на полуслове; джентльмены, озабоченные выбором вин, потеряли интерес к означенному предмету; бокалы остановились на полпути к губам. Впечатление было такое, будто даже сам поезд остановил свой бег.

Карлотта задержалась у входа; ее отец отстал от дочери на полшага. Она была в простом, на первый взгляд, незатейливом белом платье отменного вкуса, подчеркивавшем цвет ее кожи и служившем идеальным контрастом для восхитительных черных волос. Достаточное скромное по стилю, платье, тем не менее, оказывало странный, колдовской эффект, заставляя затаить дыхание тех из мужчин, чье воображение давно разучилось летать.

Ослепительная, потрясающая, очаровательная по всем стандартам, но это было еще не все. Пленительный образ дополняло ожерелье из рубинов и изумрудов, соединенных серебряными цепочками, и тремя нитями, окольцовывавшее высокую шею. Спускаясь вниз, сияющие камни образовывали треугольник, с вершины которого свисала рубиновая подвеска глубокого ярко-красного цвета. Казалось, шея девушки охвачена пламенем, красные и зеленые язычки которого бесстыдно лижут смуглую кожу.

Она прекрасно понимала, какое состояние несет на себе, и, может быть, поэтому драгоценнейшее украшение и прелестная девушка вместе составляли предмет неодолимого вожделения.